Снег в августе

Он сможет это сделать. И делать это постоянно. Он получит аттестат о среднем образовании. Ни у кого в округе не было полного среднего. Все шли работать на фабрику. Или в портовые грузчики. Становились монтажниками, копами или пожарными. А у меня будет диплом, думал Майкл, и я выберусь отсюда ко всем чертям. Пойду в армию, во флот или – черт, может, даже и в колледж. А почему бы нет? Типичные студенты колледжа в кинолентах выглядели как шмуки. Они носили свитерки без рукавов с надписями на груди, распевали «Була-була» и напивались на футбольных матчах. Майкл подумал: у меня получится лучше, чем у них. Я смогу уехать отсюда и поступить в колледж. Вскочить на белого коня, что парит над крышей фабрики. Я буду жить в пентхаусе на Манхэттене, как тот парень, что пел эту песню: представь себе пентхаус, что под самым небом, где трубы с заслонками, чтоб пропускать облака. Ага, дом, где трубы с заслонками. И я буду работать в офисе, не пачкая рук, и у меня будет полный гардероб: костюмы, рубашки, галстуки и ботинки. Больше, чем у любого гангстера, но мне не нужно будет нарушать закон. Ага – выбраться отсюда. Вот так!

И тогда Сонни и Джимми пожалеют, что отстранились от него. Он будет большой шишкой. В своем пентхаусе. Однажды за завтраком он прочтет о том, как Фрэнки Маккарти поджарили задницу в Синг-Синге. И как Шатуна-Скорлупку застрелили на мелком гоп-стопе на Кони-Айленде. И о том, что Тормозу и Русскому дали пожизненное, а тело Хорька выловили из реки с двумя дырками в черепе. Однажды, выходя из своего собственного пятидесятиэтажного дома на Парк-авеню, он встретит Сонни и Джимми. Они будут вытряхивать мусорные баки в чертов грузовик, и они скажут: господи Иисусе, Майкл, нам так жаль, что мы оказались такими шмуками, когда тебя избили, и Майкл подымет бровь, как Джозеф Коттен в кино, и скажет: простите, не помню, как вас зовут.

Ага.

Может быть, ему не удастся воскликнуть «Шазам!» и превратиться в сильнейшего из смертных. Но он может выждать в молчании, словно граф Монте-Кристо, и основательно поработать над собой. Для начала – стать умным, читая книги, словно Эдмон Дантес, заточенный в замке Иф. Но это было еще не все. Он научился бы поднимать тяжести и боксировать и расправился бы с «соколами» поодиночке, один на один. Возможно, не в этом году. И даже не в следующем. Он затаил бы все это внутри, как Джеки Робинсон, а когда подготовился как следует, то задал им всем жару. Возможно, они его даже и не вспомнят, но он найдет всех, кто причинил ему боль, и отплатит сполна. И сделает это сам, в одиночку. Гот штрофт, дер менш немт нойкем. Их накажет Бог, но отомщу им я.

А потом выберусь отсюда. И маму заберу с собой. Куплю ей дом, чтобы у нее был собственный двор. И паровое отопление. Где-нибудь не здесь. Подальше отсюда.

На седьмой день сестры выдали ему костыли, и с их разрешения он прошелся по коридору третьего этажа в бледно-зеленой больничной пижаме. На костылях в гипсе было идти легче, чем без них. В одной из палат он увидел человека с огнестрельной раной. В другой лежал мужчина, у которого случился сердечный приступ в поезде подземки. Еще в одной палате был монтажник, закатанный по шею в гипс, – он упал с высоты; его дружки хохотали, и вопили, и прикладывали к его губам бутылки с пивом. Весь гипс был исписан их именами. Майкл смотрел из окна в направлении Эллисон-авеню и жалел, что у него нет друзей, которые пришли бы посмеяться и поорать. Он хотел, чтобы кто-нибудь расписался на его гипсовой повязке. Хотя бы кто-нибудь.

И вот наконец настало время отправиться домой. К девяти утра пришла мама, принесла теплые вещи и старые штаны с распоротой штаниной, чтобы просунуть в нее гипс. Она вывела его через фойе, неся в авоське газетные вырезки и комиксы, и они сели на трамвай до Эллисон-авеню. Забраться в вагон оказалось делом нелегким, Майкл почувствовал, какой он неуклюжий и беспомощный, передав маме костыли и самостоятельно поднявшись на две ступеньки. То, что всегда было легким, стало затруднительным; он подумал, сколько раз он перепрыгивал через эти ступеньки, ни на секунду не задумавшись. Когда они забрались в вагон, водитель кивнул, затем подождал, пока они доберутся до задней площадки и сядут напротив дверей, и лишь после этого трамвай тронулся. Пассажиров было совсем мало. Майкл выглядывал из окна, боясь, что встретит Шатуна-Скорлупку, Тормоза, Хорька или Русского. Он не хотел их видеть и не хотел, чтобы они видели его. Он хотел всего лишь попасть в свою комнату. И закрыть за собой дверь. И лечь в постель. И читать про «Доджерс». Мама взглянула на него.

– Ты про этих отморозков думаешь, да? – спросила она.

– Нет. Ну… типа того.

– Не стóит.

– Почему это?

– Их уже арестовали.

Он огляделся вокруг, опасаясь, что их кто-нибудь услышит в этом практически пустом вагоне.

– Но ты же не сдала их копам, ведь так? – прошептал он.

– Там было полно свидетелей, – сказала она. – Это был теплый вечер, люди вышли погулять. Много кто…

– Мам, они доберутся до тебя. Они поставят тебе клеймо стукача. Они…