— Тебе нужна причина? Хочешь, назову? Ни мое детство, ни моя мать, ни мои гребаные сны тут ни при чем. Причина в тебе. В тебе. Когда-то ты была для меня единственным смыслом жизни. Я старался сделать из тебя человека, старался изо всех сил, а теперь ты стала такой же, как твоя мать. И я умываю руки. А теперь выметайся отсюда.
— Я не оставлю тебя одного.
— Выметайся, или я вышвырну тебя за шиворот.
Когда меня нашла мама, я сидела перед трейлером. Зубы у меня стучали, но холода я не чувствовала. Я не чувствовала вообще ничего.
Она присела на корточки рядом со мной.
— Тебе пора на сеанс к Одри.
— Я не могу пойти.
— По-моему, это было бы тебе на пользу.
— Почему все притворяются, будто все в порядке?
— Ничего не в порядке. Поэтому мне и кажется, что тебе надо пойти. Ты опаздываешь уже на час, но я позвонила и извинилась. Я сказала ей, что ты уже идешь.
Офелия
Одри вручила мне таз с моющими средствами. Желтые резиновые перчатки, спрей для мытья стекол, рулон бумажных полотенец, зеленая металлическая губка, синяя впитывающая тряпка, бутылка чистящего средства и бутылка «Туалетного утенка» разложены, будто подарки в праздничной корзине.
Она показала мне зубную щетку.
— Это для труднодоступных уголков, куда не доберешься тряпкой.
Я кивнула.
— Не торопись. У меня высокие требования.
— Понимаю.
Я думала, Одри знает. Я думала, мама ей сказала. Я думала, она откроет дверь, и я упаду в ее объятия, и она крепко меня обнимет, а дальше я ничего не думала, потому что была полностью уверена, что это произойдет.
Я оглядела совершенно чистый туалет, чувствуя, что вот-вот взорвусь. Может, стоит расколотить зеркало. Посмотрим, получится ли у меня встать в унитаз и, балансируя на одной ноге, попытаться себя туда смыть. Хотелось, чтобы она вернулась и увидела, что я лежу в ванне крови, вскрыв себе вены, — страшное зрелище, способное поразить саму Офелию.
Вместо этого я решила изобразить мученицу. Совершить самый радикальный, самый противоестественный поступок, который могу придумать: я принялась драить каждый дюйм туалета Одри.
Кафель в душе едва не отваливался. Когда я оттирала зазоры между коричневыми шестиугольными плитками, белые частички крошились, словно обломки ракушки, которую я раздавливала в белый песок.
Я все еще отскребала от плитки песок, когда в дверь постучала Одри.
— Дебби?
— Я не закончила.
Она заглянула внутрь:
— Просто уже поздно.
— Ой, извините.
— Все в порядке. Не хочешь пойти в гостиную? Я поставлю чайник.
— Прошлой ночью Билли пытался себя убить.
Я произнесла это в тот момент, когда она протянула мне чашку чая. Рука Одри замерла, и чашка дрогнула.
— Он жив?
— Ага. — Я забрала у нее чашку. — Все притворяются, что ничего не случилось.
Одри стояла перед огнем, держась за каминную полку.
— Я думала, мама вам сказала.
— Нет, не сказала. Билли?
Я кивнула.
— Это... Даже представить не могу, каково тебе.
— Он сказал, что пошалил, хотел нас разыграть. Но это откровенная брехня. Он со мной не разговаривает. — У меня потекли слезы. — Он ужасно на меня взъелся.
— Ох, Дебби...
Почувствовав ее объятия, я зарыдала сильнее и громче. Прижалась к ней, чтобы убедиться, что она настоящая, боясь, что, если отпущу ее, она исчезнет.
Леди Брэкнелл
Мне ничего не снилось. Проснулась я не дома. Я лежала на диване. Кажется, у меня затекла рука, потому что я видела ее перед собой, но совершенно не чувствовала. Ладонь шевелилась.
— Ой!
— Все в порядке, — пробормотала Одри.
— Простите, пожалуйста! — Я вскочила с дивана.
Стоять над ней казалось еще более странным.
— Все в порядке. — Она села и начала сжимать и разжимать кулак. — Я пыталась переложить тебя на кровать, но ты упиралась. Ну а поскольку ты не отпускала мою руку,
мне не оставалось ничего другого. У тебя впечатляющая хватка — даже во сне.— Мне так стыдно!
— Ничего страшного. — Она хлопнула в ладоши. — А теперь давай завтракать.
— Ой, нет...
— Не спорь. Ты не уйдешь отсюда, пока не поешь.
Одри бодро вышла из комнаты, а я не знала, пойти за ней или остаться. Моя одежда воняла, ладони потрескались, и от меня пахло чистящим средством. Я чувствовала себя так, словно провела ночь со своей старой учительницей фортепьяно.
Я поплелась в кухню. Она была маленькая, но уютная и пахла выпечкой. Одри бросила ломтики бекона на фольгу и сунула их под гриль. Боковую сторону ее холодильника сплошь облепили поминальные карточки. Чем дольше я смотрела на умиротворенные лица, тем менее мрачными казались эти магнитики.
— Надеюсь, ты ешь мясо, — сказала Одри, кидая на сковородку сосиски.
— О да, — сказала я. — Могу я чем-нибудь помочь?
— Вообще-то, если хочешь, можешь покормить кур.
— Конечно. — Я почувствовала облегчение оттого, что не придется стоять в неловком молчании. — Молодцы они, что зимуют.
— Они у меня морозоустойчивые. Мешок с кормом за дверью. Наполни их кормушку — ты ее увидишь, как зайдешь в курятник. — Она сняла с крючка куртку и протянула мне. — Накинь это и надень капюшон: пусть думают, что это я. А то как бы не занервничали.