Снизу вверх

Бурную зиму провелъ Михайло посл ухода отца. Онъ запальчиво принялся хлопотать, чтобы поправить дла семьи, да и самому ему надоло ждать той минуты, когда онъ можетъ, безъ страха за свою участь, жениться. Прежде всего, онъ постарался привести въ извстность отцовскія дла. По отношенію къ хозяйству это не трудно было сдлать. Дло было ясное — домъ со всми принадлежностями неумолимо разваливался. Стоило-ли хлопотать вокругъ него? Сперва этотъ вопросъ Михайло ршилъ утвердительно. Онъ жарко принялся работать на поправку, надясь сначала прикупить скота, а потомъ положить на избу заплаты, другія же части выстроить заново. Первое не удалось. Какъ онъ ни горячился, изнемогая въ работахъ, изобртаемыхъ его товарищами, какъ ни крутился въ куч длъ, но денегъ на покупку скота не заработалъ; ежедневныя потребности семьи съдали вс плоды его длъ. Свою лошадь онъ возненавидлъ — его раздражалъ одинъ видъ этой барабанной шкуры; онъ пересталъ ее почти кормить. Мать съ какимъ-то страхомъ слдила за поступками сына.

Второе желаніе — положить заплаты — скоро стало еще ненавистне для него. Долгое время онъ съ утра до ночи стучалъ по дому топоромъ, пилилъ, долбилъ и наклалъ множество заплатъ… На это у него хватило терпнія и силы. На когда онъ однажды увидалъ, что починенный имъ сарай иметъ наклонность все-таки пасть, имъ овладлъ припадокъ бшенства. Онъ схватилъ топоръ, наперся грудью и брюхомъ — и сарай палъ. На трескъ выбжали домашніе, даже ддушка, но Михайло просто объяснилъ, что надъ такою подлостью не стоитъ и мучиться. Съ этихъ поръ, что бы ни длалось на двор, онъ не обращалъ вниманія.

Михайло сталъ заботиться лишь о томъ, чтобы накормить семью, и любимое его времяпровожденіе состояло въ томъ, что онъ ложился подъ сараемъ на солому и мечталъ до поздней ночи. Странныя это были мечты! Чаще всего онъ видлъ съ какимъ-то замираніемъ сердца всеобщее крушеніе ненавистнаго для него мста. Видлъ, что вотъ эта изба, созерцаемая имъ, сію минуту хлопнется и разсыпется въ безобразную кучу. И отъ души желалъ, чтобы это такъ вышло. Пускай здохнетъ шкура… падетъ амбаръ… сгніетъ, какъ старый грибъ, погребица… пускай на этомъ мст ничего не будетъ, все мигомъ пропадетъ — лучше! Онъ снова все заведетъ. Длать заново все дочиста лучше, чмъ класть заплаты на старье. Пусть все сгинетъ, какъ сонъ. Тогда онъ новую жизнь начнетъ, и, можетъ быть, доля ему выпадетъ счастливе отцовской. Онъ бы все вотъ раскаталъ по бревну, но это гнилье — не его, а отцовское. Хоть бы громомъ и молніей спалило все это ненавистное, мучительное жилье!

Михайло зналъ, что главное его наслдство отъ отца — долги, отъ которыхъ нтъ нигд спасенья. Но приходили мимолетныя минуты, когда онъ думалъ объ отц съ сожалніемъ. Жалко и обидно становилось за этого поломаннаго человка. Мяхайло желалъ чмъ-нибудь удружить ему, помочь, усладить его горькую долю. Къ нему приблизилась уже старость, силы его видимо слабли; отъ всего сердца Михайло придумывалъ способы успокоить его на конц жизни. Въ эти мгновенія Михайло длался спокоенъ, почти нженъ, ласково говорилъ съ семействомъ, не привыкшимъ вообще слушать его разговоры. Ддушку онъ переставалъ дразнить, сестрамъ покупалъ гостинцы, въ вид платковъ. Съ матерью обходился въ особенности хорошо, старался всми силами услужить ей и разъ купилъ ей кожаные башмаки. Когда мать растрогалась отъ такой ласки, онъ почувствовалъ себя на минуту счастливымъ.

Но такія минуты улетали, какъ дымъ, разгоняемый дйствительностью. Внутри его снова поселился волкъ.

Долго онъ не могъ собраться сходить въ волость и къ Трешникову, чтобы узнать количество отцовскихъ долговъ, но, наконецъ, нашелъ время. Сперва онъ отправился въ волость. Тамъ ему показали все. Сказанная цифра была такъ велика, что даже онъ съ невольнымъ страхомъ проговорилъ: „Ухъ, какая прорва!“ Впрочемъ, черезъ минуту успокоился. Этотъ долгъ не очень пугалъ его и не много онъ думалъ о немъ. Выходя изъ правленія, онъ сказалъ: „Чортъ съ нимъ!“