Снизу вверх

У него на этотъ счетъ не было опредленныхъ мыслей. Ему постоянно казалось, что во всемъ мір онъ — сирота, брошенный человкъ, забитая тварь. Но это было настроеніе. Съ колыбели, когда его кормили жеваннымъ хлбомъ, набитымъ въ соску, до послдняго дня, когда онъ сталъ во глав разрушеннаго дома, онъ ни разу не испыталъ той нжности, которая смягчаетъ обозленное сердце. Мякина изуродовала его тло; безчеловчье, среди котораго онъ росъ, сдлало его жесткимъ. Умственной пищи никто не думалъ дать ему, а ту умственную мякину, которою питались его прадды, онъ не считалъ уже годной. И онъ выросъ столь же темнымъ, какъ его родители, но боле несчастнымъ, чмъ они, потому что желанія его были широки, а средства все такія же грошовыя. Онъ жаждалъ счастія и видлъ, что въ Ям никто не знаетъ его. Онъ сталъ тогда ненавидть и отрицать всю Яму. Онъ иногда желалъ убжать изъ этого бездольнаго мста. Яма, воспитавъ его, показала ему свои язвы — безчеловчье, мякину, розги, — и онъ насквозь пропитался отрицаніемъ. Мало-по-малу онъ убждался, что разсчитывать въ жизни ему не на кого, кром себя. Если желать что-нибудь получить, то это возможно не иначе, какъ силой. Въ противномъ случа останешься въ дуракахъ. Отца его били, но онъ живьемъ не дастся. На всякое притсненіе онъ станетъ огрызаться. На безчеловчье онъ отвтитъ собственнымъ зврствомъ. Онъ ничего не знаетъ, но тмъ хуже, потому что всмъ своимъ сердцемъ онъ чувствуетъ, что жить худо.

* * *

Стоитъ сказать нсколько словъ о вещественномъ наслдств, доставшемся Михайл.

Отецъ его собирался на заработки. Назначенъ былъ день его отхода. Но прежде, чмъ уйти, онъ ршилъ сдать на руки сыну все движимое и недвижимое имущество, такъ какъ сынъ сдлался настоящимъ мужикомъ. Совершилъ онъ это торжественно. Помолился Богу. Купили для такого торжества сорокоушку и сказали рчь, приличную случаю.

— Мишка! вотъ я теб препоручаю! Владай всмъ имніемъ… Живи честно, работай какъ слдуетъ, въ кабакъ не тащи…

Михайло слушалъ-слушалъ и засмялся.

— Да чмъ тутъ владать-то? Ничего нтъ! — сказалъ онъ.

Но отецъ разсердился на такое замчаніе и повелъ сына по двору съ намреніемъ показать все, что тамъ находилось. Но, въ конц-концовъ, онъ самъ, къ удивленію, убдился, что „владать“ нечмъ. Сараи были раскрыты; заплоты падали. Хозяйственныя и земледльческія орудія были однимъ прахомъ. Вмсто лошади подъ сараемъ стояло чучело лошади, набитое соломой. Михайло съ нескрываемымъ презрніемъ указалъ на вс эти провалы и ничтожество въ хозяйств. Отецъ заволновался. Кажется, онъ только въ эту минуту разглядлъ свое нелпое житье. Не найдя у себя въ дйствительности ничего, онъ съ чрезвычайною торопливостью принялся сочинять небылицы. Водя сына по двору, онъ показывалъ видъ, что ищетъ много вещей, которыя были, но которыя теперь куда-то запропастились.

— А гд желзная лопата? — спрашивалъ онъ озабоченно, какъ настоящій хозяинъ.

— Что ты врешь? Никакихъ лопатъ нтъ. Одно разоренье. И зачмъ ты затялъ эту канитель? — сказалъ Михайло, которому надоло слушать сочиненіе небылицъ.

— Мишка, не обижай меня! — грустно выговорилъ вдругъ отецъ.

— Да разв я самъ не знаю, что у насъ есть? Небось, не растрачу. Все сберегу въ лучшемъ вид.

— Ты укоряешь меня бднотой? — спросилъ еще тоскливе отецъ.

— Ну, пошелъ!… Ты лучше скажи-ка, сколько долженъ Трешникову?

— Трешникову? Песъ его знаетъ… Никакъ немного, — сказалъ смущенный отецъ и почесалъ животъ.

— Надо думать! Чай, и голова-то у него въ заклад? — безпощадно допрашивалъ сынъ.

Отецъ положительно затосковалъ. Такъ вдругъ внутри у него засосало, что онъ едва слышалъ колкія слова сына. Потомъ ему показалось, что онъ что-то чуетъ недоброе.

— Чуетъ мое сердце, не къ добру! — сказалъ онъ.

— Еще что выдумалъ?

— Врно теб говорю. Чуетъ сердце, что не надо бы уходить мн изъ дому.

— Что же можетъ случиться?

— Кто знаетъ… Сохрани Богъ! Либо не вернусь я, умру, либо тутъ дома какая ни на есть бда… Чую, худо будетъ!

— А ты сегодня вороны не видалъ?

Но отецъ ничего не отвчалъ на это. У него все еще сосало. Мысленно онъ уже прощался съ избой, со старухой, съ ддушкой, съ дтьми и съ буркой, и такая жалость напала на него, что на глазахъ у него показались слезы, и онъ только вздыхалъ. Чтобы потушить такое невыносимое чувство, онъ съ глубокою печалью выпилъ стаканъ изъ сорокоушки, купленной для торжества.