Снизу вверх

Но Михайло не далъ имъ опамятоваться и разсказалъ тотъ мелкій, хотя темный случай изъ своей жизни, который чуть было не погубилъ его. Разсказалъ онъ рзко, коротко и съ обычными дикими выраженіями, какъ бы намренно усиливая бичующими словами смыслъ дла.

— Вотъ какой я подлый былъ! — кончилъ свой разсказъ Михайло и перевелъ духъ.

омичъ и Надежда Николаевна молчали. Михайло смотрлъ уже твердо, но подозрительно.

— Но вы не думайте ничего… Я былъ… а теперь подлость прошла. И я сказалъ оттого, чтобы вы не думали, что… ежели бы скрылъ отъ васъ ту пакость… Когда вы заговорили объ игрушк, то я ршился…

— Да, много темнаго бываетъ съ нашимъ братомъ, — возразилъ омичъ растерянно и задумчиво.

— Но вы не думайте обо мн худого… Я не тотъ теперь.

Выговоривъ это сквозь зубы, Михайло уже гордо посмотрлъ на омича, и во взгляд виднлась явная угроза: „Берегись заподозрить меня въ чемъ-нибудь!“… Но согласіе было уже разстроено на этотъ день. Вс чувствовали какую-то натянутость и поторопились разойтись въ разные углы.

Михайло ршился-было работать за станкомъ насильно, но, видно, взрывъ раскаянія и самобичеванія дорого ему стоилъ; онъ безсильно выпустилъ изъ рукъ работу.

Впрочемъ, черезъ нсколько дней Михайло возстановилъ дружескія отношенія. Вышло такъ, что омичъ въ этотъ день въ первый разъ за два мсяца предложилъ ему деньги, какъ стоимость его труда, тмъ боле, что Михайло уже многое длалъ самостоятельно. Но, выслушавъ предложеніе, Михайло бросилъ презрительный взглядъ на деньги, лежавшія на ладони омича.

— Нтъ, это вы покуда оставьте! — сказалъ онъ рзко.

— Да ты что, чудакъ? — воскликнулъ омичъ.

— Рано еще… надо поучиться.

— Вотъ чудакъ! Значитъ, не рано, если я теб предлагаю!

— Это ваше дло. Но только вы, пожалуйста, подальше отойдите съ вашими деньгами.

— Но ты, по крайней мр, дерзостей не говори!

омичъ обидлся и разгорячился, а Михайло прямо озлился и съ пламенною ненавистью глядлъ на деньги, лежавшія уже на станк. На доводы омича онъ отвчалъ дерзостями и дикими словами, ни въ чемъ неумренными. Въ конц концовъ, они оба начали буквально ругаться. Поднялся страшный шумъ въ мастерской. омичъ растерянно бралъ въ руки и опять швырялъ разныя вещи, вовсе ему ненужныя, и въ страшномъ возбужденіи ходилъ по мастерской, какъ будто что-то отыскивая, а Михайло ушелъ въ дальній уголъ комнаты и оттуда сверкалъ глазами. Наконецъ, пріотворилась дверь, и Надежда Николаевна вопросительно посмотрла на обоихъ. Это сразу привело въ память омича; онъ внезапно слъ на стулъ, хлопнулъ себя по ногамъ и расхохотался.

— Чуть въ драку не вступили!… Ну, однако, ты, Миша, настоящій ежъ! Теб слово, а ты сейчасъ ужь колючки свои растопыришь… Эдакъ, братъ, невозможно!

омичъ разсказалъ Надежд Николаевн, изъ-за чего собственно они начали шумть.

Но Михайло продолжалъ стоять въ углу, попрежнему, вооруженный злобными взглядами. Только Надежда Николаевна успокоила его, сказавъ нсколько ласковыхъ словъ.

Съ той поры натянутость между ними прекратилась.

Съ этого же времени начинается его открытое ученіе. Онъ понялъ, что ему надо много учиться. Это ршеніе его сейчасъ перешло въ неудержимое желаніе, какъ всегда. Ночныя свои упражненія онъ до сихъ поръ скрывалъ, но теперь какъ то сразу ршилъ, какъ это глупо, и сказалъ своимъ друзьямъ, что ему непремнно надо учиться, для чего просилъ омича свести его къ тому суровому барину, Колосову. омичъ изъявилъ полнйшее удовольствіе, только удивился, почему непремнно къ Колосову? Не испугается-ли Михайло его суровости? „Если онъ даже бить меня будетъ, я все-таки буду слушаться его!“ — пояснилъ Михайло энергично.

На другой день посл этого разговора омичъ свелъ его къ Колосову, который согласился. Кром того, Надежда Николаевна предложила еще свои услуги.

Михайло началъ заниматься, не отлагая времени. День онъ работалъ въ мастерской, а вечеромъ бжалъ къ Колосову и слушалъ его урокъ. Занимался онъ не то, что съ энтузіазмомъ, а съ какимъ-то остервенніемъ, и ужь не учителю пришлось погонять его, а наоборотъ. Въ этомъ онъ, впрочемъ, обнаружилъ общедеревенскую алчность, направивъ ее только въ другую сторону. Лично ему принадлежало неудержимое желаніе рости.

Это желаніе было до того исключительное, что изъ-за него онъ все забылъ. У него оставались въ деревн родня, друзья, невста, — онъ ихъ всхъ забылъ, какъ будто былъ безродный. Онъ жилъ въ большомъ город, кругомъ него жили тысячи людей, — онъ ихъ не видлъ, слпой ко всему, что не касалось образованія его. Какъ прежде онъ убжалъ изъ деревни, все бросилъ, всю деревню забылъ, думая лишь о томъ, чтобы обогатиться, такъ теперь онъ не думалъ ни о чемъ, кром лишь уроковъ.