Снизу вверх

Занятъ онъ былъ въ это время Пашей. Черезъ нсколько дней они обвнчались. Надежда Николаевна была посаженою матерью у Паши. Приглашены были: товарищъ Миши, машинистъ, нсколько простыхъ рабочихъ съ завода и, кром того, Вороновъ Петруша и Исай. Вороновъ добылъ откуда-то черную пару; правда, у сюртука большая часть пуговицъ отсутствовала, но Вороновъ гордо поглядывалъ на себя и: презрительно на кроткаго Исая. Послдній былъ, съ самаго начала, такъ испуганъ его взглядомъ, что сидлъ въ дальнемъ углу комнаты, почтительно вскакивалъ, когда Вороновъ бросалъ на него взглядъ, и ежеминутно ожидалъ, что этотъ строгій баринъ непремнно дастъ ему хорошую затрещину, — ты куда, молъ, затесался, свинья? За исключеніемъ этихъ двухъ гостей, вс остальные провели свадебный день весело, хотя вина не было.

Молодые поселились въ своей квартир. Потянулись спокойные дни для нихъ. Михайло уходилъ съ утра на работу, приходя только на полчаса пообдать, и возвращался домой вечеромъ. Паша готовила обдъ, мыла, чистила, гладила и завела въ дом такую чистоту, что боязно было даже шагъ сдлать. Паша была счастлива, требуя только того, чтобы Миша побольше давалъ ей дла, чтобы она не сидла сложа руки. Послднее сильно безпокоило ее. Хозяйство ихъ, въ сущности, было скудное. Встанетъ она чуть свтъ, сдлаетъ обдъ, вымоетъ четыре тарелки (больше нтъ), два ножа, дв вилки, нсколько разныхъ посудинъ и съ удивленіемъ спрашиваетъ себя, что же еще длать? Ничего! Тогда она почти собираетъ пылинки съ пола, вымоетъ безъ всякой надобности чистыя окна, вычиститъ всю одежду мужа — и опять длать нечего.

Одно открытіе сильно поразило ее.

— А я думала, ты богатый! — сказала разъ грустно Паша.

— Почему же ты такъ думала? — спросилъ съ интересомъ Миша.

— А какже? Кто умный, у того и всего много.

— Ну, это не всегда, — засмялся Миша.

Затмъ Паша обратила вниманіе на самого Михайлу Григорьевича. Отчего онъ такой нездоровый? Иногда скучный? Пожаловаться на него она не могла, — онъ всегда былъ съ ней ласковъ. Но она его жалла. Она была убждена, что это онъ на работ убивается.

— Какой ты худо-ой! — разъ замтила Паша съ любовью и жалостью.

— Я здоровъ, Паша, — возразилъ Михайло, ничего не подозрвая.

— Какое ужь… Погляжу я, сколько дураковъ на свт шляется, которые богатые, а ты вотъ, умный человкъ, сиди!…

— Разв умъ и деньги одно и то же, Паша? — спросилъ Михайло, еще не понимая.

— Я про то и говорю, сколько дураковъ на свт шляется богатыхъ, а ты вотъ…

— Теб недостаетъ чего-нибудь, Паша? — спросилъ Михайло, еще не понимая.

Паша обидлась на этотъ вопросъ и горячо возразила:

— Разв я о себ? Мн тебя жалко! Сколько работаешь, а все не поправляешься. Ты бы на другую должность перешелъ.

— Зачмъ? — спросилъ Михайло.

— А чтобы разбогатть, — отвтила съ волненіемъ Паша.

— Да зачмъ разбогатть? — возразилъ Михайло, пораженный, потомъ засмялся.

Паша готова была заплакать, убжденная, что мужъ смется надъ ней. Михайло съ тхъ поръ пересталъ смяться въ такихъ случаяхъ, а такихъ разговоровъ было много, и надо было серьезно подумать, какъ прекратить недоразумніе.

— Я нынче съ хозяиномъ разговаривала, — разъ сказала Паша грустно.

— Съ какимъ хозяиномъ? — спросилъ Михайло, отрываясь отъ книги.

— Съ нашимъ, съ домовымъ.

— Ну, такъ что же?

— Дуракъ онъ! А вотъ тоже иметъ дв лавки, да домъ вонъ какой страшенный… а не грамотенъ даже! Посмотрла я, какъ онъ подписываетъ свою фамилію: возьметъ перо въ руку, а эту руку держитъ другой, да еще ногами упрется и до-олго возитъ… а потомъ встанетъ и вытираетъ потъ съ лица — усталъ, горемычный! А домъ-то вонъ какой!…

— Ну, и чортъ съ нимъ, съ его домомъ! — говоритъ уже съ нкоторымъ раздраженіемъ Миша, напередъ зная, о чемъ рчь.

— Да вдь у него еще дв лавки?!

— Ну, такъ что же?

— Вотъ бы и ты… торговалъ бы… А то все на хозяина убиваешься.

— Это невозможно, Паша, — просто сказалъ Михайло. Онъ не осердился, но твердо сказалъ, что богатства ему не надо.

Паша этого не понимала. Для нея богатство составляло высочайшую вершину существованія, первое и послднее желаніе людей. Но она желала денегъ вовсе не для того, чтобы сложить руки, разжирть и смотрть заплывшими оловянными глазами на міръ Божій, какъ большинство женщинъ въ ея положеніи. Ей хотлось только, чтобы ея милый Миша пересталъ убиваться и поправился здоровьемъ; ей хотлось бы еще, чтобы ей было надъ чмъ работать. Ея идеалъ былъ домъ, биткомъ набитый благодатью. Она желала, чтобы у нихъ былъ свой хорошій домъ, чтобы въ этомъ дому было накладено, напущено, набито всего въ волю, чтобы она съ утра до ночи ходила, смотрла, носила, укладывала, хранила… Ей не нужно было богатства для того, чтобы сть, пить, лежать на перин или сидть сложа руки на живот и хлопать оловянными глазами, — она довольствовалась бы солеными огурцами, накрошенными въ квасъ, и хлбомъ. Она была бы счастлива работой среди обилія и думала бы только о томъ, чтобы копить, набивать вещей и напускать всякой живности еще больше.