Снизу вверх

Это Михайло зналъ, потому что нкогда врилъ въ большую часть такого идеала; голодная деревня физически не могла дать ему мыслей. Теперь все это прошло и онъ смутно помнилъ, какъ тогда думалъ, но мысли Паши понималъ и не сердился на нее.

А Паша пробовала нсколько разъ заводить разговоръ объ этомъ предмет, - разговоръ, начинавшійся и оканчивавшійся однообразно.

— А я нынче встртила лукьяновскаго писаря, у котораго жила, — говорила Паша.

— Ну, такъ чтоже?

— Хорошо живетъ! У нихъ сколько птицы, четыре коровы, пара лошадей… Жалованье у него небольшое, да доходу много…

Начинается убдительное перечисленіе того, что есть у лукьяновскаго писаря съ женой, — перечисленіе, оканчивающееся всегда такъ:

— Вотъ-бы и ты перешелъ въ писаря! — кротко говорила Паша и съ жалостью смотрла на бднаго Мишу.

Чтобы разъ навсегда покончить съ такими разговорами, Михайло однажды спокойно сказалъ, что это невозможно, и горячо пояснивъ въ то же время, что одна нажива, безъ всякой другой мысли, много честности убиваетъ, а если кто сразу наживается, то это почти врный признакъ, что человкъ тотъ — негодяй. Наконецъ, онъ твердо попросилъ Пашу не говорить больше объ этомъ. Паша напряженно выслушала: она всемъ сердцемъ поврила словамъ мужа и больше ни однимъ намекомъ не говорила о «богатств», хотя не понимала…

Михайло отдавалъ себ отчетъ во всемъ, что испытывала Паша. Раньше ему какъ-то въ голову не приходило, что будетъ длать его жена, на которую у него остался деревенскій взглядъ… «Около печки… квартиру убрать… шить будетъ», — смутно думалъ онъ, когда, до женитьбы, представлялъ свою жизнь съ Пашей. Теперь ему пришлось ломать голову, потому что онъ отлично видлъ, что Паша сильно скучаетъ отъ бездлья. Работы по дому ей хватаетъ на какихъ-нибудь два-три часа, а что же еще?… Чтобы занять ее, онъ одно время принялся обучать ее грамот. На дло кончилось нсколькими уроками. Паша сначала радостно принялась, но посл перваго же урока сдлалась мрачною. На другой день она слушала съ мучительнымъ напряженіемъ. Въ слдующіе дни во время урока на нее нападалъ непреодолимый страхъ. Михайло, какъ всегда, ласково толковалъ ей смыслъ буквъ, но она молчала, какъ могила. Когда онъ заставлялъ повторять что-нибудь, она только съ ужасомъ глядла въ одну точку и молчала, какъ мертвая. Разъ, не дождавшись отвта отъ нея, онъ съ досадой проговорилъ:

— Что же ты молчишь?

Паша съ ужасомъ смотрла на одну точку.

— Скажи хоть что-нибудь!

Гробовое молчаніе.

Михайло принялся толковать снова. Но вдругъ въ комнат раздался плачъ, сперва тихо, въ вид всхлипыванія, потомъ громко, раздирающимъ душу образомъ. Это Паша разревлась навзрыдъ.

— Ты о чемъ плачешь? — спросилъ мужъ, перепугавшись.

— Да не понимаю! — судорожно выговорила Паша и обливалась потоками слезъ.

— Такъ о чемъ же плакать-то? Ты бы лучше выругала меня дуракомъ, да шлепнула объ полъ вотъ эту книжонку! — и Михайло. расхохотавшись, зашвырнулъ книжку въ отдаленный уголъ и ласками успокоилъ Пашу. Этимъ и кончились уроки грамоты. Михайло понялъ, что Паша — это честная рабочая сила, и только. И ему это нравилось.

Онъ купилъ швейную машину; она брала работу со стороны и не скучала больше по цлымъ днямъ. Михайло съ удовольствіемъ слдилъ за ней по нсколько часовъ сряду, — слдилъ, какъ она весело работаетъ, какъ увренны вс ея движенія, какое безмятежное довольство лежитъ на всемъ ея лиц. Иногда онъ бралъ ее къ омичу и Надежд Николаевн. Паша, однако, тамъ сильно скучала. омичъ, Надежда Николаевна, Миша, иногда Колосовъ безпрерывно говорили, а она сидла, сложивъ руки на колни, и едва удерживалась отъ звоты. Иногда сидитъ-сидитъ такъ и незамтно выйдетъ изъ комнаты въ кухню. Тамъ представлялось ей сейчасъ же обширное поле дятельности. Она сперва такъ, отъ скуки, вычиститъ, напримръ, самоваръ, но потомъ увлечется и давай все перебирать, чистить, мести; раскраснется вся и воодушевится, пытливо осматривая каждый уголъ, не скрылось-ли что нибудь недодланное. За кухней она перейдетъ въ переднюю, — тутъ все вычиститъ вплоть до калошъ включительно, а изъ прихожей выйдетъ въ сни, откуда уже по пути зайдетъ въ кладовую и тамъ приберетъ все, да кром того по пути же спустится на дворъ, чтобы вымести крыльцо, а крыльцо лучше бы и не мести, если дворъ около него засрамленъ. И Паша съ волненіемъ схватываетъ вникъ и мететъ дворъ около крыльца омича. Посл этой маленькой, веселой прогулки она возвращается въ комнату уже довольной, съ румянцемъ на щекахъ и съ разгорвшимся лицомъ, на нкоторыхъ частяхъ котораго блестятъ капли пота, какъ утренняя роса. Лицо ея воодушевленное и умное.

— Гд ты была? — спрашиваютъ ее, вс вдругъ обращая на нее вниманіе.

— А я тамъ въ кухн… немного прибралась… все-же Надежд Николаевн меньше будетъ хлопотъ завтра.