Содом и Гоморра

Но пока г-н де Шарлюс восторгался при мысли о поединке, который поначалу задумал как сплошное притворство, Морель с ужасом воображал себе сплетни, которые полковые злые языки разнесут повсюду, потому что дуэль наделает шуму, и слухи проникнут в храм на улице Бержер. Он уже воображал, как его «класс» обо всем узнает, и все настойчивей уговаривал г-на де Шарлюса, а тот продолжал жестикулировать, упиваясь мыслью о поединке. Морель умолял барона, чтобы тот разрешил ему побыть с ним вместе до дуэли (предполагалось, что она состоится через день), чтобы не спускать с него глаз и попытаться его образумить. Эта просьба, высказанная так ласково, превозмогла последние колебания г-на де Шарлюса. Он сказал, что постарается найти предлог, чтобы отложить окончательное решение на послезавтра. Таким образом внезапно уладив дело, г-н де Шарлюс мог теперь удерживать возле себя Шарли по меньшей мере два дня и, пользуясь этим, добиться от него обязательств на будущее в обмен на отказ от дуэли, которая сама по себе была, по его словам, упоительным упражнением, так что отказаться от нее было бы жаль. И уж в этом он наверняка был искренен, потому что всегда наслаждался выходом на поединок, когда предстояло скрестить клинки или обменяться выстрелами с противником. Наконец явился Котар, правда, с большим опозданием, поскольку был так рад оказаться секундантом и так этим взволнован, что ему пришлось останавливаться во всех кафе и на всех фермах, попадавшихся по дороге, и просить, чтобы ему указали «одно местечко», или «два нуля». Как только он прибыл, барон увлек его в другую комнату: он считал, что согласно дуэльному кодексу нам с Шарли не подобает присутствовать при их разговоре, и мастерски умел назначить какое-нибудь помещение то тронным залом, то совещательной комнатой. Оказавшись наедине с Котаром, он сердечно его поблагодарил, но объявил, что, по всей вероятности, пересказанные слова на самом деле не были произнесены, а потому он покорнейше просил доктора предупредить второго секунданта, что, если не произойдет каких-нибудь осложнений, инцидент будет считаться исчерпанным. Котар испытал разочарование, когда опасность отпала. Он даже чуть было не вспылил, но вспомнил, что один из его наставников, самый блестящий врач своего времени, в первый раз баллотируясь на выборах в Академию, недобрал двух голосов, однако сделал хорошую мину при плохой игре и подошел пожать руку удачливому сопернику. Поэтому доктор ничем не выдал своей досады (да это бы ничего и не изменило), а только пробормотал (даром что сам боялся всего на свете), что некоторых вещей никому не следует спускать, но добавил, что так оно лучше и решение барона его радует. Г-н де Шарлюс, желая выразить доктору признательность примерно таким образом, как герцог, его брат, моему отцу, поправив когда-то воротник его пальто, или какая-нибудь герцогиня, обнимающая плебейку за талию, придвинул свой стул вплотную к стулу доктора, несмотря на отвращение, которое тот ему внушал. И не только не испытывая физического удовольствия, но преодолевая гадливость (не из-за своих необычных наклонностей, а потому, что он был Германтом), он взял доктора за руку и некоторое время ее ласково поглаживал, как хозяин, который треплет свою лошадь по морде и угощает ее сахаром. Котар никогда не давал понять барону, что слышал какие бы то ни было, пускай самые невнятные, сплетни о его поведении, но это не мешало ему в глубине души считать г-на де Шарлюса «ненормальным» (он даже говорил о лакее г-на Вердюрена с обычной своей бестактностью в выборе слов и самым что ни на есть серьезным тоном: «А это не любовница ли барона?»), и, не имея опыта общения с подобными людьми, он вообразил, что поглаживание руки – прелюдия к изнасилованию, что дуэль была всего лишь предлогом для того, чтобы завлечь его в ловушку и завести в уединенный салон, где барон собирается взять его силой. Не смея встать со стула, к которому пригвоздил его страх, он в ужасе вращал глазами, словно угодил в руки дикаря и вполне допускает, что дикарь этот питается человечиной. Наконец г-н де Шарлюс выпустил его руку и, желая быть как можно любезнее, произнес: «Не выпьете ли вы с нами что-нибудь, скажем, то, что раньше называли „мазагран“, или „глорию“[347] – напитки, превратившиеся в археологические древности, которых теперь уже не найдешь нигде, кроме пьес Лабиша и кафе в Донсьере? „Глория“, не правда ли, пришлась бы кстати в нынешних обстоятельствах, как по-вашему?» – «Я президент антиалкогольной лиги, – возразил Котар. – Достаточно мне будет наткнуться на какого-нибудь провинциального коновала, и тут же станут говорить, что я служу коллегам дурным примером. Os homini sublime dedit cœlumque tueri»[348], – добавил он вне всякой связи с предметом разговора, а просто потому, что его запас латинских цитат был довольно скуден, что не мешало студентам им восхищаться. Г-н де Шарлюс пожал плечами и отвел Котара к нам, но сперва попросил его держать все в секрете, что было крайне важно, поскольку предлог для несостоявшейся дуэли был чисто воображаемым. Нельзя было допустить, чтобы он достиг ушей офицера, волей случая причастного к делу. Пока мы вчетвером утоляли жажду, г-жа Котар ждала снаружи, под дверью; г-н де Шарлюс прекрасно ее видел, но и не подумал позвать; в конце концов она вошла, поздоровалась с бароном, который протянул ей руку, как горничной, не вставая со стула, отчасти подобно королю, принимающему почести, отчасти подобно снобу, не желающему, чтобы за стол к нему подсела недостаточно элегантная дама, не то как эгоист, который рад побыть с друзьями и не хочет, чтобы ему надоедали. Поэтому г-жа Котар говорила с г-ном Шарлюсом и с собственным мужем стоя. Но как видно, вежливость, понятие о том, как себя полагается вести, свойственна не только Германтам и может внезапно осенить и подчинить себе самые непостоянные умы; а может быть, дело в том, что Котар, часто изменяя жене, иногда в качестве своеобразной компенсации бросался защищать ее от тех, кто был с ней недостаточно обходителен; так или иначе доктор нахмурился, чего я за ним никогда не замечал, и не спросясь у г-на де Шарлюса, властно распорядился: «Хватит уже стоять, Леонтина, садись». – «А я вам не помешаю?» – робко спросила г-жа Котар у г-на де Шарлюса, который, удивленный тоном доктора, ничего не ответил. Котар, второй раз не дав ему опомниться, строго сказал: «Сказано тебе, садись».