Соколиная книга

Письмо погибшего пожарного

1

Дайте послушать танец маленьких лебедей,

пусть Чайковским накроется мертвая зона.
На последнем аккорде покидаю я
общество бравых людей,
как банальная рифма,
я останусь под сенью закона.

Вы меня узнаете? —

Исполняю чужие слова.
А своих я не знал и не буду теперь уже ведать.
Стал я частью земли,
за которую отдал сполна,
не успевши узнать,
в чьих руках догорела победа.

А успели ли мы эвакуировать города

с обескровленного
отечественными нейтронами знамени,
зачеркнул ли Чайковский бессмертный балет
свой,
когда
умирающим лебедем я танцевал
в умирающем пламени?

А правда, что водкой болезни и смерть отводили,

а люди бежали от прошлого
и все-таки опоздали?
И землю с собою в душе увозили,
а позже
и сами землею стали?..

И на ней теперь пляшут сухие дожди…

Две строки для жены, чтоб пока не рожала, —
трудно будет с ребенком одной.
Я вернусь.
Подожди…
До следующего пожара.

2

Ты огонь на конфорке зажги

и спали на нем волос,
тот, который, целуя,
куснул я едва…

Ты его запали —

и услышишь мой голос,
зазвенит голова,
и, светясь,
с легким треском растают —
во вздохе – слова.

Июль 1986

* * *

Наш скорый, свистя,

перечеркивает деревню,
таща на хвосте городские огни.
Загрустив,
каждый домик с охапкой деревьев
кого-то высматривает
в моем окне.

И долго —

тя-нет-ся за на-ми,
отставая.
Видно, по ушедшим память гложет…
Как стоп-кран рвут,
отдаляя расставание,
окна – настежь,
душу – настежь тоже!

Господи, дома-то постарели как!

Сгорбились над лужами, ворча,
словно бабки над остывшими тарелками
щей – для не заехавших внучат.

Воздуха – как в песне.

Слышно версты.
Мы бросаем в речку пятачки.
Мы сюда когда-нибудь вернемся.
Избяная наша, подожди.
Оглянусь…
К стеклу прижавшись, сяду,
ощутив прохладу у щеки.
А они столпились и с досадой
смотрят с того берега реки.

Не хватает зрения,

моргают.
И печаль струится сквозь очки.
А потом, наверно, собирают
брошенные нами пятачки.

1986

Майский снег

И грянул гром,

и выпал снег —
грусть вперемешку с шумом капель.
Как будто кто рассыпал смех,
потом подумал
и заплакал.

А позже снег, набравшись сил,

качался мутными стеблями.
Но ветер, воя,
их косил,
звеня воздушными серпами.

Потом, себе устроив роздых,

над клумбой – словно он продрог —
волчком крутился в хлопьях звездных
и зарывался под сугроб.

Потом порхал. И так был сочен.

И так загадочен на вид,
что целый миг казалось —
ночью
он снова в небо улетит…
Хотелось – но никто не вышел —
из снега горки заливать.
Все знали:
завтра день опять.
И грязи будет
выше крыши.

1985