Соколиная книга

* * *

Милая,

мы в сумасшедшем доме.
Ты сквозь стену приходишь ко мне.
Принимая чужое подобие,
пририсованное к простыне.

Мы теперь больше с тобой понимаем,

мы умудренными стали почти…
Как тысячи расстроенных роялей
рычат вороны в каменной ночи.

Тени в окне проплывают неслышно.

И сладко пахнущие качаются груши.
Руки за ними тянешь пристыженно,
прямо в руки стекают
обвисшие груди.

Будильник с кнопкой в башке,

как в шляпе,
на кровать таращится,
словно рожа в усах…
Ну их к черту! —
пойду пошляюсь.
Светит луна, точно дырка в трусах.

Иду по траве, будто против шерсти

глажу тропинку к тебе,
насвистывая…
Любовь —
гениальнейшее из сумасшествий,
но нас, к сожалению, скоро выписывают.

И ты горячим лбом к стеклу прижалась.

И распахнулась ночь опять,
как книга наших вечных жалоб,
где нету места, чтоб писать.

И все усилия напрасны

в глуши дрожащего листа.
Но ты выводишь желтой краской
профиль упрямого лица.

1986

Из сентября

Как будто осень разыграла в лицах

тревожный сон:
дрожа и серебрясь,
в твоих глазах, как в уцелевших листьях,
скучающая прихоть сентября

качается…

Я жду…
Уже ловлю,
крича руками глупое: «Люблю!»

Как прост твой вид стал…

И глаза слезятся.
И в полужесте вздрогнула рука.
Лишь губы не решаются расстаться
с последней правдой,
чтоб – наверняка…

Люби —

вшая, не мучайся…
Не мучай!
Влюбленный сор вытряхивая бурно,
соленых листьев выцветшую кучу
и груз надежд —
я сам, с размаху – в урну.

И хохотать, как псих,

как полагается
всем дуракам, кто верил в чудеса.
Пусть гибнут, пусть летят —
хоть осыпаются,
хоть просыпаются
с другим твои глаза.

Что делать, – осень.

С веток, индевея,
шурша, слетает август…
Стар обряд —
спиною к лету раздеваются деревья,
рассматриваясь в лужах сентября.

И отдаются осени. И это

зовется не изменой —
бабьим летом.

А грусть тебе к лицу,

так хорошо
вплелась в прическу желтая погода…
Бывай. Желаю счастья!
Я пошел.
Твои глаза больней моих
покуда…

1986