Легкая, свободная, сравнительно с отшельнической, жизнь общежительных иноков привлекала в монастырь людей, нисколько не заботившихся о нравственно-духовном преуспеянии. Ряды иноков заняли лица, кои «благочестие» почитали «средством к приобретению» (4 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 8). В своем слове «к Евлогию монаху» преп. Нил явно противополагает монахов, не заботившихся о тленном, тем, «которые из выгоды творят молитвы, думая, что благочестие доставит им прибыль» (5 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 1, стр. 223). Иночество было местом, куда убегали от несения государственных повинностей – от исполнения «трудных служений» (6 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 2, стр. 9). В иночестве процветала бесстыдная гордость, лицемерие. «Иной, – говорит преп. Нил, – приняв на себя этот почетный образ, подъемлет брови по-фарисейски, высоко думая об одном внешнем образе, как о преспеянии в добродетели… видимой внешностью показывает в себе знание, которого не отведывал и краями уст, оказываясь вместо пристани подводной скалой, вместо храма повапленным гробом, вместо овцы волком, на гибель уловляемых видимостью». Лицемерие не хотело оставить в покое и тех, поистине великих, подвигов, которые всегда вызывали в душах верующих благоговейное удивление. Лицемерие коснулось того, что служило выражением благородного, возвышенного героизма духа, в своем стремлении к Сущему не останавливавшегося ни перед какими трудностями, ни перед какой борьбой с греховным началом. Развившись в общежительном монашестве, лицемерие стало выдвигать лицемерных подвижников, унижавших только высоту подвига. Преп. Нил всеми силами восстает против таких подвижников. Так, в одном из своих писем он резко обличает некоего монаха Филумена, ушедшего в затвор. Письмо преподобного к этому Филумену дышит такой иронией, такой горячностью обличения, что мы считаем необходимым привести его здесь целиком. Вот что писал преподобный Филумену: «Хвала вашим доблестям в отшельничестве! Хвала вашим победным памятникам на поприще добродетели! Но паче хвала вашей суетной, лицедейной и притворной жизни в затворе! Ибо и от тех, которые на рынке со всем жаром заняты торговлей, и в судебных местах заводят тысячи тяжб и разных словопрений, ничем, кажется, не отличаешься ты, выдумываешь всякого рода хлопоты, кричишь с гневом, скрежещешь зубами, из этой своей западни ругаешь, осмеиваешь, злословишь, укоряешь всякого, кто ни случится, протягиваешь руки свои в окно и бьешь братию, и шумом, и смятением, и беспорядком, и расстройством наполняешь бедную келью, которая, хотя и бесчувственна и неодушевлена, но воздыхает, может быть, о жестокости и лютости, как в клетке какой заключенного в ней зверя, или лучше сказать, и зверей превзошедшего яростью монаха. Скажи мне, прошу тебя, что ты приобрел, затворившись в этой хижине? Какую пользу снискал душе своей, укрыв тело за этими стенами? Сказано: бысть Ефрем, как опреснок, не обращаем к лучшему (Ос. 7, 8). Какая была тебе польза занять эту хижину? Когда облекали тебя в это досточестное иноческое одеяние? Какой авва возлагал на тебя благословляющую руку? Откуда ты заимствовал этот простонародный, подлый нрав? Где не развлекаемые ничем молитвы и беспечальные собеседования с Богом? Куда изгнал ты псалмы и песнопения? Куда заставил бежать безмолвный образ мыслей? Где оставил священные наставления отцов? Где совоспитанники, сожители, однодомники иноков – мир, тишина, покой, вера? Какое дерзновение будешь иметь в день воздаяния?» (1 Твор. преп. Нила Синайского, ч. 3, стр. 48–49). Еще дальше Филумена в деле подвигов пошел Никандр. Последний, стремясь стяжать себе славу, взошел «на высокий столп». И отсюда «упоевался человеческими рукоплесканиями», отсюда любовался окружавшими его женщинами. «Ни с чем не сообразно, – пишет преп. Нил Никандру, – телом стоять на высоком столпе у всех на виду и в славе, а помыслами увлекаться долу, не хотеть и подумать о чем-нибудь достойном небесного, и в эти дни беседовать только в сладость с женщинами. Ибо прежде с усердием обращал ты речь свою к мужам, а теперь, большей частью, принимаешь к себе жен».