Сокровища Валькирии. Правда и вымысел

Плохо помню, как я шел этой лестницей. Иногда терял ориентацию в пространстве, чудилось, ступени уходят из-под ног и все время качается стена, от которой боялся оторваться, но если включал свет – сразу кружилась голова. И уже когда закончился этот спуск, еще долго щупал ногой ступени и ловил стену.

Мы находились под землей уже девять часов, ушли на глубину в два километра (а может, больше, если считать, что над головой были горы еще в полтора!), но никаких прекрасных залов, никаких чудес я не видел, только закопченные стены, своды, низкие лазы да бесконечные лестницы, уводящие все ниже и ниже. Это все было удивительно и потрясало воображение – не хватило бы целой жизни, чтоб обследовать эти пещеры и горные выработки. И в голове я уже впрямую связывал найденные на дне озера блоки и подземных строителей, которые били в толщах гор десятки километров шахт, штреков и квершлагов, вытесывая стены, лестницы и арки. Но все это без всяческих архитектурных излишеств и орнаментов, практично, просто и строго.

Или этот чекист-крамольник вел другим путем, или очарованному кавторангу все почудилось.

Наконец мы миновали длинный тамбур с тройными дверями, одна из которых мне показалась металлической, скорее всего медной, и выбрались из лабиринтов в пространство, где луч фонарика не доставал ни стен, ни кровли, и сразу же на губах я ощутил соль.

Соль! Уж не отсюда ли Гой разносил ее по белому свету?

Пока ведущий отдыхал, теперь уже лежа на боку, скрючившись в эмбрион, я отошел к последней двери, нашарил стену и ощутил под рукой шероховатую, колючую пыль. И лишь на миг включил свет: матово поблескивающая сероватая изморозь, как на стекле, и на вкус – обыкновенная, в меру горькая, переотложенная зернистая соль…

Я вернулся к раненому и понял, что самостоятельно он больше не поднимется. Лицо сделалось соляного цвета, глаза полуприкрыты, и крепко сжаты спекшиеся губы.

– Погоди, – выдавил он. – Сейчас… Отлежусь…

Через четверть часа он сделал попытку встать, заворочался, уперся руками, но отжаться не мог. Я подхватил его и поставил на ноги.

– Куда идти?

– Прямо через соляные копи. – Голос у него оставался прежним, словно существовал отдельно от беспомощной плоти. – Никуда не сворачивай. Если потеряю сознание – не бросай. Нужно пройти семь дверей и дойти до восьмой.

Сначала он переступал ногами и держался за меня сам, однако за первой дверью начал обвисать, тяжелеть – то ли засыпал, то ли отключался, – поскольку иногда вздрагивал и спрашивал:

– Где мы?

Если бы знал где! Я ориентировался по набитой в соли темной тропе (кругом бело, словно снег лежит) и по дверям, которые оказались не так уж близко друг от друга. Копи мне показались гигантскими, ибо в каждый следующий зал мог поместиться какой-нибудь московский проспект вместе с высотными домами, и становилось жутко от ощущения такого пространства. Сколько же тысячелетий здесь добывали каменную соль? Пять, пятьдесят или всю прошлую историю человечества?

Воздух был настолько насыщен солью, что я вкушал ее, просто дыша, и во рту постоянно чувствовалась горечь, а губы жгло и саднило. Эх, запустили бы меня сюда в детстве, когда я страдал от недостатка соли, воровал и выпрашивал у крестной! И что бы стало, если б Гой сдержал слово, вылечил меня и забрал с собой?..

Третью дверь заклинило от наросшей в притворе соли (давно никто не ходил), и открывать ее пришлось с помощью автомата, просунув его в массивную меднолитую ручку, я бы не сказал, что особенно старинную. Нечто подобное, только из бронзы, можно встретить и в Третьяковке, и в Зимнем дворце. Да и сами двери, окованные листовой медью, выглядели эдак лет на сто пятьдесят, другое дело, были специальными, очень толстыми, тяжелыми и не совсем понятного предназначения. Однако скоро я заметил, что за каждой следующей дверью соляная изморозь на полу и стенах становилась белее, чище, и в воздухе появляется игольчатая пыль, искрящаяся в луче света, как морозная игла на Таймыре, когда температура переваливает за сорок. Похоже, я привыкал к постоянному вкусу соли, и казалось, она не такая уж горькая.

Между тем мой ведущий полностью превратился в ведомого и едва переставлял ноги. Я пропотел насквозь, хотя в копях было градусов восемь – десять тепла, но у раненого поднялась настолько высокая температура, что я нагревался от него. А тут еще попавшая на шею соляная пыль обжигала кожу, выедала глаза, хотелось пить, однако на такой глубине не было ни родников, ни подземных озер и воздух казался идеально сухим – ботинки и носки просохли на ногах. Только через эти соляные пространства мы шли уже часов шесть, а им конца и края не было.