Сокрушение тьмы

Мимо Залывина, удобно устроившегося на широкой двуколке, с криком и гиканьем проскочили на приземистом «мерседесе» автоматчики Абросимова. Сам он сидел впереди с марлевой повязкой через правый глаз и, жестикулируя, о чем-то весело рассказывал своим бойцам, которые сидели друг на друге на заднем сиденье, не считая еще троих, устроившихся на багажнике, словно слуги на запятках кареты. А следом за ними, мягко покачиваясь на просевших рессорах, действительно плыла и карета, настоящая, из черного дерева, с инкрустациями и, очевидно, принадлежавшая ранее какому-то знатному венгерскому вельможе. На ней тоже ехали, не отставая от «мерседеса», абросимовцы. Два кучера в желтых шинелях сидели высоко на облучке: один управлял серыми в яблоках иноходцами, другой крутил над головой бичом, выкрикивая время от времени:

— Э-гей! Зале-етные!

А бедный «перегруженный «мерседес» чуть ли не скреб днищем асфальт и оглушительно стрелял выхлопными газами, заправленный, наверно, черт знает чем: запах был такой, что все отворачивали носы, а серые в яблоках иноходцы сбивались с ноги и поминутно фыркали. Следом за ними тарахтел мотоцикл с коляской, тоже переполненный, потом катили на велосипедах — сразу всей ротой во главе с офицером, за ними опять на мотоциклах, будто сопровождая партию велогонщиков на трассе Будапешт — Вена. Все ехали довольные.

Якименко, развалясь, жевал шоколад. Этого шоколада дали ему в дивизионном ПФС целый вещмешок, когда был взят Кишлед с брошенным там немцами продовольственным складом. Там же, только в вещевом складе, ему выдали для починки и пошивки обуви для солдат и офицеров тюк желтой, хорошо выделанной юфти со спиртовыми стельками и подошвами.

Сейчас, задумчиво разглядывая свои разбитые вдрызг сапоги, Залывин глядел на этот тюк под боком Якименко и вслух сокрушался:

— Когда тут чинить и шить? Я в таких не дойду до Вены.

— Найдем! — беспечно ответил старшина.

Залывин похлопал Утешева по плечу. Его они взяли в качестве ездового:

— Давай, Асхат, давай! Погоняй своих першеронов.

— Не могут они бежать, — ответил Утешев. — Совсем жирный, совсем ленивый. Вот их хозяин где-нибудь сейчас бежит. Шибко бежит! — разговорился он, помахивая кнутиком, на который толстые битюги совсем не обращали внимания. — Вот на махан был бы хорош!

Через полкилометра после какого-то хутора они догнали карету и «мерседес», к которому теперь солдаты из роты автоматчиков прилаживали постромки, чтобы впрячь в них серых иноходцев. Карета уже валялась на боку за кюветом.

— Что, не хватило двух лошадиных сил? — спросил Залывин.

— Ничего, ничего! — отвечали абросимовцы.

Капитан Абросимов, вроде бы это его не касалось, стоял поодаль, с невозмутимым видом курил папиросу. Его автоматчики похохатывали, подмигивали друг другу.

Впереди завиднелась деревушка. Утешев наконец-то «раскочегарил» битюгов, и они побежали тяжелой рысью, екая селезенками. Так и въехали вскоре в деревню.

А река солдат продолжала катиться вперед по шоссе, все больше и больше обрастая новыми видами транспорта. Из дворов, из окон поглядывали на эту реку мадьяры — мужчины и женщины, иные безбоязненно выходили за калитки, откровенно дивились нескончаемому потоку русских. Возле одного такого любознательного старшина велел Утешеву остановиться. Мужчина был небольшого росточка, толстенький, в фетровой шляпе, в пиджаке с бархатными лацканами и в блестящих новеньких сапогах с прямыми дутыми голенищами. Старшина поманил его пальцем и, когда тот подошел, о чем-то спросил его на венгерском языке, и судя по уверенному тону, должно быть, вполне для мадьяра понятно.

— Иген, иген (да, да), — ответил мужчина, улыбаясь и что-то разъясняя старшине.

— Нагуон йо! (очень хорошо!), — сказал Якименко и кивнул на двуколку, приглашая мужчину сесть. А Залывину сказал: — Сейчас, товарищ лейтенант, будут у вас сапоги. Едем к сапожнику.

Минут через пять они подвернули к дому, большому, каменному, с высоким забором. Толстячок, которого они прихватили, бодренько соскочил с двуколки, загремел чугунным кольцом на калитке. Калитка открылась, и вышел сапожник, усатый, степенный и неприветливый. Толстячок начал ему что-то втолковывать, показывая на сапоги Залывина. Хозяин выслушал и замотал головой, отвечая. Якименко перевел:

— Вот куркуль! Говорит, нет ни одной пары для продажи.

— А может, в обмен на кожи найдет? — подал мысль Залывин.

— О, это идея, — сказал старшина, мигом достал из мешка связку желтой юфти, предложил мадьярам оценить товар.

У тех разгорелись глаза: юфть и в самом деле была отменной. Но сапожник опять покачал головой и показал два пальца, что-то объясняя. Старшина опять перевел:

— Говорит, что в обмен тоже нет. А вот сшить может. Но только через два дня.

— Пошел бы он со своей любезностью, — сказал Залывин. — Поехали! Похожу еще в этих.

— Ну нет, так мы отсюда не уедем, — воспротивился старшина. — У тебя какой размер?

— Сорок первый.

— М-да, — почесал Якименко затылок. — Те, что на сапожнике, будут великоваты… А вот на толстячке, пожалуй, сойдут.