Сокрушение тьмы

Но толстячок вдруг сам предложил обмен, продолжая завороженно поглядывать на связку великолепной юфти. Залывин стянул кирзовки, протянул старшине. Тот взял их в обе руки, похлопал друг о дружку, сказал:

— Нагуон йо!

Толстячок сел на приступок фундамента, быстро начал снимать сапоги. Сапожник стоял у калитки, ехидно посмеивался. Якименко заметил это, опять подскочил к повозке.

— Сейчас ты у меня посмеешься… — мстительно сказал он, — от зависти! — схватил еще связку, достал стопку отличных спиртовых подметок и все это кинул толстячку на колени. — На! Держи! Твои сапоги и половину этого товара не стоят.

Действительно, у сапожника сразу исчезла под усами усмешка, а на щекастом лице толстячка заиграла вдруг обрадованная улыбка. Натянув армейские сапоги, он весело притопнул в них и со словами «презент, презент» почти бегом засеменил по проулку, держа под мышками невиданное богатство.

А через час Залывин был уже в новых, ушитых на русский манер сапогах, начищенных бархоткой, и на ногах они сидели словно картинки. За работу сапожнику старшина дал пять плиток шоколада, и тот тоже остался доволен.

Опять, влившись в солдатскую реку, поехали по шоссе.

— Вперед! На запад! — проказничая, кричали солдаты, накручивая педали велосипедов.

21

Макаров все это видел и слышал, но до поры до времени ни во что не вмешивался: средства пока оправдывали цель. Колонна полка, правда неправомерно растянувшаяся, двигалась довольно быстро, притом без всяких привалов. Деревни и деревушки, частые в этих местах, оставались одна за другой, и к вечеру полк был уже на подходе к Киш-Перту. Вот тут-то Макаров и встал на пути своей «механизированной» колонны. Его «бьюик» стоял на обочине, а поперек шоссе прохаживались автоматчики.

— Стой! Слезай с самокатов! — кричали они. — Бросай велосипеды вправо! Мотоциклы влево!

Солдаты рассерженно забубнили, заругались, да много не наговоришь. Макаров стоял рядом, грозно усмехался. И полетели велосипеды в одну кучу, мотоциклы в другую. Тут же на обочину загоняли и машины. За какие-то полчаса образовалась целая гора велосипедов, а возле Макарова росла толпа остановленных командиров рот и взводов.

— Стройте повзводно роты! — слышалась команда. — И шагом марш! Не задерживайтесь!

Через некоторое время полк снова обрел строевой порядок. Но Макаров не сомневался, что стоит ему пройти Киш-Перт, как он снова окажется на колесах. И с этим уже ничего не поделаешь, пока отходящие немецкие части не ощетинятся где-нибудь всерьез. Так оно и получилось. Здесь же командир полка повстречал и новую батарею старшего лейтенанта Капусты из трех немецких 50-мм противотанковых пушек. Людьми ему помогла минрота. Так что батальон Визгалина снова был с артиллерией. Поговорить Макарову с Капустой все это время не представлялось возможным, и вот теперь такой момент выдался.

— Старший лейтенант, — сказал он, — а ну-ка отойдемте в сторонку. Расскажите-ка мне, как это у вас все случилось там… под Мадьяралмашем?

Вокруг на разные голоса щебетали и высвистывали невидимые в зелени леса птицы. На полянке, куда они отошли, было тихо и мирно. День клонился к закату, и синевато-прозрачный воздух над лесом заметно отяжелел, сгустился, обещая раннюю и обильную росу на ночь. Все вокруг дышало доброй весной, запах воспрянувшей от тепла хвои на соснах, еще мелких, но густых листьев на поросли бука вокруг поляны был таким сильным, таким настойчиво ярым, что кружилась от него голова и не хотелось вспоминать ни о чем плохом и тяжелом, что было, но старшему лейтенанту Капусте просто было необходимо сейчас все вспомнить. Да и не забывалось оно, это плохое и тяжелое, что случилось с ним в балке. Его все время мучила совесть перед погибшими людьми, и он не знал, куда деваться от этой муки, хотя личной вины его в том абсолютно не было. Худой, с длинной некрасивой шеей, на которой почему-то всегда оставалась непробритые места, Капуста глядел невидящими глазами на командира полка и долго не мог произнести ни единого слова.