Сокрушение тьмы

Фельдфебель грустно улыбнулся, глядя на горящую машину. Саврасов додумывал за него, улавливая лишь отдельные знакомые выражения. Похоже, машина принадлежала им, и они называли себя парламентерами.

— Да, ферштейн, — сказал Саврасов.

— Фридрих Кёз… Иоган Райф…

— Я, я, ферштейн. Фридрих, Иоган. — Саврасов показал в сторону ушедших танков. — Нам надо их догнать. Сбор после боя у кирхи. Кирхен! Ферштейн?

— Я, я, — фельдфебель произнес длинную фразу, из которой можно было понять, что они согласны, но это опасно.

— Ком! — упрямо повторил Саврасов и снова показал в сторону города.

Тогда коротышка вынес из дома немецкую плащ-накидку в желто-коричневых разводах.

— Маскировка! — и он набросил на плечи Саврасову плащ.

— Шапку я потерял, — спохватился Саврасов.

— Найн «шап-ка», — сказал фельдфебель и стал советоваться с шофером, что делать дальше.

Саврасов ничего не понял и опять заторопил их:

— Ком, ком, камраде. Иначе панцирь геен нах хауз.

Его, кажется, поняли: оба австрийца закивали и, выражая на лицах крайнюю степень досады, опасливо оглядевшись по сторонам, пошли за ним к городу.

Метров двести они прошли без всяких происшествий, но там, откуда начиналась оборонительная полоса, они увидели в траншее трех прятавшихся немецких солдат. Саврасов поплотнее запахнул на себе плащ-накидку. Все трое они подошли к ним, ничего не подозревавшим, почти вплотную, и тогда Саврасов, сам поражаясь своей воле и выдержке, вдруг остановился и выпустил в них длинную очередь. Солдаты попадали на дно траншеи, а рядом за поворотом показались еще четыре головы, с сусличьей прытью исчезнувших за серым глинистым бруствером. В ответ оттуда мгновенно загремели выстрелы, над головой у Саврасова и его спутников тонко цвиркнули пули. Он бросился на землю, лапая себя по подсумкам, ища второпях гранату. Из траншеи раздался полный неистовства и злобы крик:

— Wir sind keine Fremden! Donnerwetter![8]

Но Саврасов, уже не чувствуя ни тела, ни боли в нем от ушибов, перевернулся на бок, выдернул из подсумка лимонку и, зубами сорвав кольцо, наотмашь бросил ее туда, откуда завопил немец. Граната не долетела, рванула, подняв развернутый веер дыма и земляного крошева, ударила в уши упругой волной воздуха. Саврасов вскочил, кинулся прочь от траншеи в сторону смятого, искореженного танками проволочного заграждения и снова упал, чувствуя, что сейчас ударят очередью. Австрийцы тоже оказались ребятами расторопными. Они метнулись за ним, упали неподалеку и уже ползком достигли пулеметного окопа.

— Hierher, hierher! Kamerad![9] — закричали они, понимая, что это их единственное спасение на ровном месте.

Над Саврасовым опять разорвался воздух, заглушая голоса разрастающимся треском длинных очередей.

— Ах, недобитки, туды вашу растуды! — крикнул он в ответ этим очередям и, вдавливая грудью весеннюю зелень травы в суглинок, извиваясь, ужом пополз на голоса своих нежданных-негаданных друзей. Потом долго хватал ртом воздух, сидя с ними на дне окопа. Вот, оказывается, чего боялись австрийцы! Они были правы, неохотно уступив его настояниям. И чем все это кончится?

В Нойнкирхене гремела отчаянная стрельба, отрывисто и звучно бахали орудийные выстрелы вперемежку с грохотом взрывов. По всему было видно, что там завязался настоящий бой и что немцам, внезапно накрытым со всех сторон губительным, разносящим вдребезги чердаки и сами дома орудийным огнем, там так жарко, что некуда деться. А вот тут придется отсиживаться и ждать неизвестно чего и до каких пор.

Фридрих Кёз, улучив момент, послал в сторону немецких солдат очередь из своего перепачканного землей и суглинком «шмайссера» и тотчас же пригнул голову: ответные пули точно легли в кромку задней стороны бруствера пулеметного окопа.

— Не карашо, — неожиданно по-русски сказал Фридрих Кёз. — Камрад, шпрехен русиш… — и он показал рукой на траншею.

Саврасов понял и, набрав полную грудь воздуха, запустил такое, что самому стало смешно и даже как-то легче.

Снова наступило молчание, и на этот раз надолго. Положение у тех и других было явно критическим, но у немцев оно еще усугублялось тем, что за русским действительно мог прийти танк, и это заставляло их думать. Наконец оттуда что-то прокричали. Кажется, немцы просили их отпустить. Переговоры затягивались, и Саврасов, зная, что танки могут уйти, начал нервничать. Надо же было попасть в такое дурацкое положение, когда те и другие не могли подняться и уйти друг от друга. А бой в городке все еще гремел, но теперь уже в его восточной части. То там, то здесь вскидывались над домами шапки огня и дыма. С запада же, со стороны железнодорожного полотна, наплывали сумерки.

И тут, на счастье Саврасова и его австрийских товарищей, на окраине городка действительно показался танки сразу же со стороны траншеи донесся голос:

— Эй, камрад!..