Сокрушение тьмы

Пустая площадь перед собором ударила в глаза всей массой своего простора и тишины. Лишь отдаленный воркующий гул моторов уже едва слышно долетал до нее. Саврасов первые секунды отказывался верить своему слуху и своим глазам. Он только чувствовал, как кровь отливает сего лица куда-то вниз, в ноги, делая их непослушными и тяжелыми. Первым его побуждением было броситься вслед за ушедшими танками и палить, палить в небо из автомата, чтобы привлечь внимание, остановить своих друзей и товарищей, так внезапно покинувших его всего на каких-то пять минут раньше, чем следовало. Но благоразумие взяло верх. Он не побежал и не стал стрелять: теперь он знал, с какой глухой и сокрушающей силой может идти в строю танковая колонна — ее не остановишь.

Иоган Райф неожиданно что-то выкрикнул, тонко, визгливо, с удушливым отчаянием, и, брызжа слюной, заплясал вокруг пленных, то одного, то другого тыча стволом автомата под ребра и в спину, сгоняя их в тесную кучу. Те торопливо опустили убитого на землю и, не понимая, чего хочет от них коротышка, плотно сгрудились.

А Саврасов, чувствуя, как все его тело снова наливается болью, стоял опустошенный и растерянный, казня себя мыслью, что теперь он уже никогда отсюда не вырвется и погибнет, как погиб Сорока, как погибли, наверное, другие, лежащие сейчас на холодных камнях этого городка.

Встряхнула его гулкая автоматная очередь. Он обернулся и сразу увидел, как Иоган Райф в упор резал струей огня сбившихся в кучку пленных и они, уже падая и все еще ловя безумными, распяленными ужасом глазами его дикий взгляд, скрещивали перед собой руки, словно пытались отгородиться ими от жалящих красных струй, застревающих и гаснущих в их телах. Это продолжалось всего две-три секунды, ярких, четких, как вспышки молнии на черном небе. Потом он уже смутно помнил, что его куда-то тащили чуть ли не под руки. Они бежали по каким-то проулкам, перепрыгивали через каменные стены, шли по дворам, продираясь сквозь густые кущи сирени, едва-едва набирающей бело-розовый в кистях цвет. Все было как во сне. И как во сне он потом спал в каком-то доме под мягкой периной и лишь урывками помнил, что днем какая-то женщина поила его кофе и давала поесть. В себя он пришел лишь под утро третьего дня. И еще день, но уже вместе с Райфом и Кёзом они сидели в подвале, прихлопнутые сверху тяжелой крышкой.

Их выпустили только на рассвете второго апреля, когда в Нойнкирхен, оставленный немцами без боя, вошли советские войска. Какова же была его радость, когда он узнал у первого встречного солдата, что городок этот занял его родной полк. В штаб к Макарову он и привел двух своих австрийских товарищей, все рассказал о себе и о них, а еще через полчаса был уже в своей роте и обнимал друзей.

4

Генерал-полковник Глаголев, развернув на столе широкое полотно карты-двухверстки с грифом «Генеральный штаб Красной Армии», внимательно вчитывался в частые названия австрийских сел, деревень, местечек, узловых станций и городов. Последних в полосе 9-й армии было не так уж много, на подступах к Вене: Нойнкирхен, Винер-Нойнштадт, затем Берндорф, Баден, предместье Вены Медлинг и сама Вена, похожая на карте на ласточкино гнездо, приткнувшееся к двухрусловой голубой ленте Дуная. Карта вся была испещрена красными и синими кружочками, в которых стояли цифры, обозначавшие номера полков и дивизий как своих, так и немецких.

Только что прошел Военный совет и, казалось, все было взвешено, определено, намечено, отданы приказы и спущены директивы, но командующий армией решил теперь уже один на один с картой еще раз проанализировать отданные распоряжения.

Пока все вроде шло хорошо. Более того, боевая задача, поставленная войскам, была выполнена на три дня раньше срока, установленного приказом Военного совета фронта. В связи с этим Глаголев недавно вручил генералу Миронову текст Указа Президиума Верховного Совета СССР о награждении орденом Красного Знамени его 98-й дивизии. Она, находясь на левом фланге армии, первой вышла к австрийской границе и, с тяжелыми боями прорвав глубокоэшелонированную оборону противника, вошла в район Винер-Нойнштадта, взяв Нойнкирхен. 356-я пехотная и 37-я кавалерийская дивизии СС, не выдержав ее натиска, отошли обескровленными и заняли новую оборону в предгорьях Австрийских Альп. Нетрудно было догадаться, что немцы рассчитывали здесь, заняв доминирующие над населенными пунктами и дорогами высоты, отсидеться, привести в порядок и пополнить изрядно потрепанные части, а затем и перейти в контрнаступление. Вот эта-то сторона дела и не давала Глаголеву покоя. Каждый упущенный день мог стоить потом многодневных затяжных боев в Альпах.

В дверь постучались.

— Войдите, — сказал командующий армией, не отрываясь от карты.

Вошел начальник штаба генерал-майор Рождественский. На лице его была неловкая улыбка.

— Василий Васильевич, из Вены прибыли два парламентера. Говорят, что они посланы штабом движения австрийского Сопротивления. Просят у вас аудиенции.