Сокрушение тьмы

Фридрих Кёз что-то ответил им, и вскоре солдаты вышли с поднятыми руками. Один из них оказался с нашивками ефрейтора. Иоган Райф зло прищурился, повел в их сторону автоматом. Речь его была резкой, и по интонации голоса Саврасов понял, что у Райфа, видно, были свои счеты с нацистами и что тот готов их свести с этими пленными, которых и в самом деле сейчас некуда было деть. Он первым выпрыгнул из окопа, скомандовал:

— Вперед! Марш!

Немцы повиновались, один за другим пошли гуськом в указанную сторону. Австрийцы встали у них по бокам. Никто не сказал пленным, чтобы они опустили руки, и те, частя ногами, все время спотыкались, то опуская, то снова вздергивая над головой уставшие, утяжеленные неестественным положением руки.

Саврасов, идя позади, искренне дивился такой злой непримиримости Райфа к пленным эсэсовцам, которые, видно, уже покаялись, что сдались, и которые часто с надеждой и мольбой в глазах оборачивались в его сторону, как бы прося защитить их от этого неистового в своей злобе коротышки-австрийца в черном замасленном комбинезоне. Местами им всем приходилось перепрыгивать через окопы, ходы сообщения, шагать по настилам дзотов, и тогда Райф подгонял пленных чуть ли не стволом автомата, семеня рядом с ними. Попадались им и убитые. Их было не так-то много, но они лежали то там, то здесь серыми, припавшими к молодой зелени бугорками. Это, очевидно, были солдаты из зондеркоманд, которые охраняли оборонительную линию.

— Форварц! Шнеллер! (Вперед! Быстрее!), — все время покрикивал Райф, больше своего партнера испытывая нетерпение быстрее сдать пленных русским и объявить им о той секретной миссии, ради которой они прибыли сюда из Вены. Ни тот, ни другой не предполагали, что русские окажутся здесь сегодня. Они надеялись встретить их не раньше 2 апреля. Им просто, думали они, повезло. Разве можно было теперь упустить такое счастливое стечение обстоятельств? Ведь в противном случае пришлось бы отсиживаться и выжидать благоприятного момента у верных людей. А немцы в последнее время стали такими подозрительными. Верили только самим себе, да и то не всегда.

— Schneller! Schneller! Hände! Hände höher![10]

И пленные почти бежали, изнемогая от неловкой позы. Саврасов, глядя на худые запястья с упавшими вниз рукавами затертых солдатских френчей, на кисти, безвольно повисшие, почти физически сострадал пленным, понимая, как тяжело им бежать, но Райф не велел опускать рук, и он не осмеливался отменить его приказание.

Перед самой окраиной Саврасов увидел взмывшую над шпилями собора желтую ракету. Этот сигнал означал общий сбор. Еще километра два, и он будет среди своих.

В первом же переулке, в который они вошли, густо лежали на мостовой убитые немцы. Их было здесь десятка три, не меньше, очевидно гурьбой убегавших от танка и идущих за ним бойцов. Все подъезды домов были закрыты металлическими шторами, и им некуда было деться. Проулок (или улица — не поймешь) петлял, выпрямлялся, раздваивался, снова сходился. Сумерки надвигались с поразительной быстротой. Попался двухэтажный дом с огромным проломом в стене, все еще чадивший смрадным дымом тлеющего тряпья, потом еще один с повисшей, сорванной снарядом навесной мансардой. Опять зачернели на мостовой трупы. Своих, русских, среди них не было, а эти лежали редкой россыпью, кто на спине, кто на боку, кто, скрючившись, у стены. Затихший, будто вымерший городок, с трупами на улицах, напоминал старинные гравюры, где изображались последствия чумы в средневековые времена. Потом Саврасов увидел и своего. Убитый лежал посреди мостовой подогнув в колене правую ногу и выбросив вперед левую руку. Он и убитый как будто все еще полз, стараясь не отстать от тех, с кем прибыл сюда, в этот не знакомый и не известный ему австрийский городок. Саврасов приподнял голову погибшего со сбитой на затылок каской, глянул в лицо. Это был солдат из его роты, из взвода младшего лейтенанта Заврина — совсем молоденький, почти мальчишка, со смешной и милой фамилией Сорока. Он и в действительности был похож на сороку: «А ты знаешь, а ты знаешь, чего я видел сегодня?..» — бывало, быстро, взахлеб говорил он своим товарищам с неподдельным изумлением на востроносеньком лице и принимался рассказывать, что он именно видел и что его поразило. Теперь навсегда отговорился, отудивлялся.

— Ауф штейн! — скомандовал Саврасов. — Возьмите убитого! — И показал двум пленным на Сороку.

Пленные подняли труп и понесли его. Впереди слышался рокот танков, характерный лязг гусениц. Саврасов уже взмок от напряжения и быстрой ходьбы, но теперь до горбатого моста было подать рукой, а там и собор. «Вот ребята обрадуются, — подумал он. — Наверное, решили, что я убит. А я вот он, с четырьмя пленными и двумя австрийскими сопротивленцами…»