Сокрушение тьмы

— А вдруг это подсадной? Умирать мне тоже не хочется.

— Да Иванников это! — зашипел Фокин с раздражением.

Но что-то кольнуло его под ребро, забегали по спине мурашки. Он отстегнул кармашек на гимнастерке, достал потаенный браунинг, подаренный когда-то Бакшановым, медленно, без звяка оттянул затвор и так же тихо спустил его, дослав в казенник совсем крохотный патрончик. Потом из брючного кармана вынул ТТ, тоже поставил на боевой взвод. Браунинг опять сунул в кармашек, а с пистолетом пополз дальше. Пришлось пожалеть, что не взял автомата.

Они ползли так тихо, что только чутьем угадывали, что ползут рядом. И все-таки отдалились друг от друга — и это, наверно, спасло их обоих…

Фокин почувствовал, как хрустнули у него позвонки, чьи-то руки схватили за плечо и затылок, рывком плотно пригнули к земле, навалились всей тяжестью тучного тела, завернули за спину правую руку, и она сама выпустила пистолет. Ему и пикнуть даже не удалось. Рот мгновенно забило травой, землей, как туго свернутым кляпом. Но левая рука была на свободе, и, судорожно выламывая ее в локте, уже, наверно, бессознательно, в одном лишь порыве как-то оборониться, Фокин протиснул ее между землей и грудью и выдрал из кармашка браунинг, потом ткнул им во что-то чужое и мягкое, нажал спусковой крючок. Над ухом тупо и глухо щелкнуло, будто хрумкнул орех.

— А-а-а, — сказал над ним удивленный голос, и ему стало легче. Затем красным веером полыхнула над головой очередь, еще, в сторону, вперед. Кто-то всполошно и страшно закричал не своим голосом. Послышался мягкий стук падающего тела, с хряском подломилась молодая березка. Кто-то напрямки, по-лосиному ломясь сквозь березовую заросль, бросился в сторону немцев. Опять веер пуль вонзился почти над Фокиным в вязкую чернь ночи. И вдруг все смолкло. Будто ничего и не было.

— Саврасов! — уже не таясь, без всякой осторожности сказал он. — Ты жив?

— Жив… А ты? — ответил тот с недоверчивой паузой и придыхом.

— Да тоже вроде живой.

— Вот подлые твари… — сказал Саврасов, — у меня словно сердце чувствовало. Одного-то я махнул, а вот другого… не знаю. Их трое было. Пошли назад от греха.

К своим окопам они ползли так, что за ними, наверно, и пешему было не угнаться. И никто больше не выстрелил: ни с той стороны, ни с этой. Каждый боялся попасть в своих. Немцы даже ракет не пустили. Только уже потом, когда все стало ясно, они открыли отчаянную пальбу и черную ночь превратили в день.

Отдышавшись и закурив, Саврасов свернул в их сторону кукиш. Затем спросил Фокина:

— Я никак не пойму, ты из чего стрелял-то? У ТТ выстрел должен быть громкий.

— А тебе не все ли равно? — ответил Фокин. — ТТ у меня вышибли сразу. Там где-то и остался.

— Я думал, тебе каюк, — сказал он миролюбиво. — Когда на тебя навалились, я был чуть сзади и в стороне. Бил-то на ощупь, на слух. А уж потом разглядел, когда сыпанул очередью. Ты молодец, крестоносец!

— Спасибо, — отозвался Фокин. — Ребята, у кого закурить есть?

К нему протянули кисеты.

Под белый свет очередной немецкой ракеты, повисшей над ними на шелковом парашютике, они все, кто был рядом, закурили.

— Чертова ночь! — сказал Фокин мертвым голосом.

8

Финкель не вернулся ни к позднему ужину, который доставил в двух термосах старшина Якименко, ни к полуночи, когда после попытки вытащить Иванникова и всполошной запоздалой стрельбы немцев, спали солдаты фароновской роты. Не спал только сам Фаронов, не спал Залывин, не спал Якименко. Они посылали связного в челюбеевский батальон: кто-то сказал, что в том батальоне есть у него дружок, Прицкер по фамилии. В роте у Финкеля друзей не было, и он не хотел их иметь. Всегда уединялся, всегда молчал. Где же ему быть, как не у Прицкера?

Но оказалось, и Прицкер его не видел. Это уже называлось ЧП: пропал солдат. Доложили Визгалину. Тот раскричался, выматерил Фаронова и Залывина, пригрозил им судом, разжалованием и позвонил Макарову.

Макаров с минуту молчал — не то спросонья, не то раздумывал, как поступить, потом беспомощно спросил:

— Куда же он мог деться? Ну… не немцы же его утащили?

— Могли и немцы, — ответил Визгалин. — Такая попытка уже была. Сегодня чуть санинструктора не уперли…

— Ка-ак? Того самого… в ковровом окопе? За вашими порядками?

— Да, его, он с Саврасовым на ничейку лазил за раненым. А там оказались подсадные. Ну и подмяли. Ребята еле отбились. Двух ухлопали, а третий сбежал. Так что могли и Финкеля утащить. С нас ведь головы поснимают, Александр Васильевич, если что…

Макаров еще помолчал и устрашающе спокойно заверил:

— Да уж не жди, Визгалин, милости. Но ты вот что, — посоветовал он ему, — до утра не булгачь людей. Может, его где миной накрыло. А утром обшарьте все — до каждого кустика.

Фаронов же так и промучился ночь вместе с Залывиным и Якименко: шутка ли! А если Финкель оказался у немцев? Невеселые у всех были мысли.

Сидя на склоне и обхватив левой рукой полусогнутые колени, Фаронов курил. У ног его на траве лежали по ту и другую сторону Залывин и старшина, и когда при затяжке отсвет папиросы падал на лица лежащих, Фаронов видел, как они озлобленно-сумрачны.