Сокрушение тьмы

— Другого пути у нас действительно нет, Василий Михайлович, — еще раз подчеркнул Тихонов. — Именно вплоть до оркестра. — И добавил: — Сейчас не до музыки. Не мешало бы потрясти санбат. Там много скопилось легкораненых, практически здоровых солдат.

Решив один вопрос, стали решать другой. Макаров и Козьмин сходились на том, что брать Унтерпистинг им все равно будет не по силам, потому что по предварительному подсчету после подчистки тылов полки получат не более чем по 50—60 человек, поэтому лучше всего взять высоту «905», а затем уже выйти на железную дорогу и автомагистраль. Тогда немцы сами оставят Унтерпистинг, чтобы не быть отрезанными.

— Мои люди уже были там, — сказал Козьмин. — Восточная сторона высоты представляет собой отвесную стену. Немцы за нее не опасаются, зато неусыпно охраняют северо-восточную, более положистую сторону.

— Что вы предлагаете? — спросил Ларин.

— Я предлагаю захватить высоту отдельными группами. Потом обстановка покажет, что делать дальше.

— А почему не начать одновременно и наступление? — спросил Тихонов.

— Вот именно, — добавил Ларин. — Согласованные действия в таких случаях всегда себя оправдывали.

— Высота доминирует над нашими боевыми порядками, — поддержал Козьмина Макаров. — Кроме того, у немцев много огневых точек и помимо высоты. Мы просто поставим людей под удар.

Ларин сказал, как отрезал:

— И все-таки приказываю наступать!

На этом кончилось совещание.

17

Солдаты остро чувствовали, что войне приходит конец. И не потому только, что их постоянно информировали о событиях на фронтах, о колоссальных успехах наших войск, частью которых они были сами. Этот конец они ощущали еще и нутром, чувствительным солдатским нутром. Особенно по поведению солдата противника. В Венгрии, например, венгерские солдаты сдавались целыми частями, потому что не видели для себя другого выхода, чтобы выжить и уцелеть, а главное, их упорство вне границ своей родины просто теряло смысл. То же самое было и с отдельными австрийскими частями. Они отказывались воевать, потому что их национальные, политические интересы вообще не совпадали с интересами фашистской диктатуры, за которые их заставляли драться, ибо нацизм даже в пору своего расцвета не дал им ничего.

Немецкие же солдаты, среди которых далеко не все были фашистами, наоборот, оказали жесточайшее упорство в сопротивлении. И это тоже было не только верным симптомом близкого конца войны (осенняя муха жалит больнее), не только признаком, что немцы, ни на минуту не забывали о надвигающемся возмездии за то зло, которое их заставили причинить другим.

К вечеру в полк прибыло пополнение — 56 человек, среди которых целиком был дивизионный оркестр.

Штабные офицеры, узнав, кого к ним прислали, в сердцах сплевывали:

— Не было вояк, и духоперы не вояки.

Со своими тыловыми подразделениями Макаров на этот раз обошелся круто: велел зачислить в роты полковой оркестр, похоронную команду, часть саперов, часть транспортного взвода и даже отобрал у штабных офицеров всех ординарцев. Эта чистка не обошла и санроту: Брескину пришлось отдать в стрелки несколько санитаров.

В этот же день приказано было взводу полковых разведчиков совместно с группой добровольцев из батальона Визгалина подготовиться к ночной вылазке на высоту «905».

Фокину приказали набить полную сумку индивидуальными пакетами, раздать их всем добровольцам. И сопровождать группу. Командир взвода разведки лейтенант Самохин отбирал в группу людей с большим боевым опытом и непременно только коммунистов и комсомольцев. Из вновь прибывшего пополнения никого не брал. Когда очередь дошла до фароновской роты, он повторил свои условия и сказал:

— Коммунисты и комсомольцы, шаг вперед!

В зеленой ложбинке, залитой солнцем, стояло одиннадцать человек. Это была вся рота, в полном составе, только что пополненная частью музыкантов из дивизионного духового оркестра.

Первым вышел Залывин, потом парторг роты Нечаев, и за ними тотчас же вышагнули из строя еще пять человек: Каримов, Финкель и трое других бойцов. Минуту спустя вышел Саврасов.

— Товарищ лейтенант, я беспартийный и не комсомолец, но не отделяйте меня от моих ребят. Я воевал в Карелии, от начала до конца здесь.

— Не могу! — твердо сказал Самохин.

Залывин нахмурился и сказал:

— Возьмите его, лейтенант. Если бы в группе все были такими, как он, мы бы эту высоту голыми руками взяли.

— Но мне приказано, — уперся Самохин, — набрать в группу только коммунистов и комсомольцев. — Он или не понимал, что обижает своим отказом всю роту в лучших ее побуждениях, или действительно стоял на букве приказа, но он плохо знал самого Залывина.

Залывин не стал пререкаться, скомандовал:

— Добровольцы восьмой роты! Вернуться в строй!

Все, даже Нечаев, вернулись на свое место.

— Что это значит, лейтенант? — строго спросил командир взвода разведки.

— А это значит, что вам придется поискать других добровольцев. Мы здесь научились все доверять друг другу.

Фаронов с досадой махнул рукой, пробубнил в сторону Самохина:

— Я же говорил вам…