Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

«Волна» печаталась на Фонтанке, там у нас была легальная типография. Я работал в этой типографии и почти каждый день встречался с Владимиром Ильичей. Он аккуратно в течение двух месяцев ровно в девять часов утра приходил в редакцию: там была небольшая комнатка, где помещалась редакция, и еще комнатка, совсем крохотная, — его кабинет. Приходил Владимир Ильич всегда к девяти, и к этому времени ему уже приготовлялись все газеты. У его стола стоял стул — такой большой, плетеный. Он, бывало, встанет на колени на этот стул, обопрется на стол и с красным карандашом в руке читает подряд несколько газет. Начнет с «Нового времени», отчеркнет там то, другое, потом берет «Русь» и так далее. Все газеты перечитает до двенадцати часов, причем все время отмечает те или другие места, а так в продолжение трех часов. Потом все это сложит и уходит завтракать. Завтракал он обыкновенно там же, у Фонтанки, в Казачьем переулке, в маленьком ресторанчике «Гурия». Заходит туда, ему моментально подают, он быстро завтракает и этак примерно в половине второго снова идет в редакцию.

На редакционном заседании все товарищи читали свои статьи. Вернее, читал все статьи обыкновенно Боровский: он был отличным чтецом. Владимир Ильич поправляет, советуется с товарищами, как в таком-то случае лучше исправить. Так прочитывались все статьи. Потом он вытаскивает передовицу, которую по большей части писал сам. Все эти передовые статьи тоже прочитывались.

Отметки и отчеркивания в газетах Владимир Ильич делал замечательно. Очень интересно было просматривать газеты после того, как по газетному листу прошлась его рука. Одним маленьким замечанием он раскрывал самую суть дела.

Когда Ильич собирался читать передовицу, Богданов, бывало, говорил:

— Что ж, мы еще и Старика будем читать?

Но Ленин всякий раз непременно прочитывал вслух и свою статью, требуя, чтобы товарищи высказали все свои соображения и замечания, ежели таковые у них возникнут.

Так продолжалось до трех часов. Потом он уходил и возвращался в редакцию уже в одиннадцать вечера. До этого времени он выступал на митингах, в кружках или писал. К одиннадцати часам уже поступали все ночные телеграммы, сообщения с решениями, резолюциями от рабочих организаций, с заводов. Все это он читал и каждый день помещал в газете. По вечерам он иногда объяснял товарищам, как надо править материал. И только когда газета целиком сдавалась в типографию, он спокойно уходил.

Недавно, листая старые номера нашей газеты, я наткнулся на краткий отчет о митинге в доме графини Паниной. Митинг состоялся девятого мая, а отчет о нем был напечатан одиннадцатого мая в 14-м номере «Волны».

«Театральный зал был переполнен трехтысячной толпой, добрую половину которой составляли рабочие, — говорилось в этом отчете. — Все время собрания, затянувшегося до 1 ч. ночи, настроение было самое повышенное. В собрании выступали представители всех левых течений…»

Так оно и было. Но разве могут сухие строки краткого газетного сообщения хотя бы в слабой степени передать атмосферу этого грандиозного митинга.

Это было одно из самых многолюдных собраний, ка-кие мне довелось видеть в то время в Петербурге. Все места и подоконники в Народном доме Паниной были заняты. У стен и во всех проходах — тесно сгрудившиеся, внимательно слушающие, жадно ловящие каждое слово люди. Преобладала «чистая» публика: городская интеллигенция, петербургская демократия, но очень много было и рабочих. Людей в зале что сельдей в бочке. Стоят не только в проходах, но и в фойе у раскрытых дверей, ведущих в зал.

Докладчиком выступал кадет Водовозов. Он пытался возражать большевикам, обвинявшим его партию в тайном сговоре с царским правительством. Восхвалял программу кадетов, говорил о победе на выборах в Государственную думу. В общем, у него получалось, что дела идут самым наилучшим образом.

В том же духе выступал другой кадет, Огородников.

И тут в среднем проходе возникло какое-то движение: к трибуне продвигается небольшая группа слушателей. Шум в зале усилился. Кто-то громко крикнул:

— Почему не даете слово Карпову?! Мы требуем соблюдать порядок и очередность!

Председательствующий растерянно глянул в лежащий перед ним листок бумаги, кашлянул в ладонь и, помедлив, объявил:

— Слово предоставляется Карпову.

Расталкивая плечом толпу, сгрудившуюся у сцены, Карпов протиснулся к трибуне. Этот высокий лоб, эта лысина, эти веселые, живые глаза, видать, были знакомы не мне одному. Раздались аплодисменты. Председательствующий удивленно озирался: он не мог понять, почему зал так бурно встречает никому не ведомого Карпова. А аплодисменты росли, ширились, началась настоящая овация: узнали Ленина.

Но вот аплодисменты смолкли, в зале стало тихо, и Карпов заговорил.

— По словам Огородникова, — кинул он в зал первую фразу, — не было соглашения, были лишь переговоры. Но что такое переговоры? Начало соглашения. А что такое соглашение? Конец переговоров.

Слушатели были сразу взяты в плен чеканной ясностью ленинских формулировок, железной ленинской логикой. Речь Ильича то и дело прерывалась аплодисментами.