Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Кадет Огородников попытался сорвать неожиданный успех неизвестного оратора.

— От чьего имени вы выступаете? — крикнул он.

Даже не поглядев в его сторону, Ильич ответил:

— От имени пролетариата.

Огородников, не выдержав, срывается на фальцет:

— Пролетариат идет за нами! Мы ведем пароход свободы!

Усмехнувшись, Ильич мгновенно отпарировал:

— Вы — только пароходные свистки!

Взрыв хохота потряс зал. Но он тут же смолк, как только Ильич стал продолжать свою речь. Больше его уже никто не прерывал, и он спокойно, деловито, убедительно заговорил о том, сколь беспочвенны всякие надежды на Думу. Зло и остроумно высмеивал оп предательскую политику кадетов, вступивших на путь тайных сделок с царским правительством.

Когда Карпов закончил свое выступление, раздались неслыханные здесь доселе овации. Сразу стало ясно: подавляющее большинство находящихся в зале на его стороне.

Устроители митинга были растеряны. Они терялись в догадках: кто он, этот Карпов?.. А Карпов между тем, выждав, пока смолкнут выкрики и аплодисменты, спокойно заключил:

— Предлагаю принять резолюцию по поднятым здесь вопросам!

Это совсем взбесило либералов. До сих пор они еще надеялись, что дело кончится пустыми разговорами. Даже непредвиденный успех никому не известного Карпова не слишком их обескуражил: ну, подумаешь, поговорил человек, сорвал аплодисменты, увлек на миг толпу, на том все и кончится. Ан нет! Неожиданно для них дело приняло совсем иной, куда более серьезный оборот!

На другой день после митинга в доме графини Паниной был отдан приказ градоначальника во что бы то ни стало задержать Карпова. После этого Ильичу пришлось работать нелегально. Но он удивительно умел быть совершенно незамеченным. Бывало, пройдешь по улице, кажется, никого знакомого не встретишь, а он потом говорит со своей лукавой усмешечкой:

— А я вас видел!

Кепку надвинет, пригнется как-то и идет. И никто его не замечает. У него были удивительные навыки старого подпольщика…

— Да, веселое было время! — улыбаясь своей чудесной, мечтательной улыбкой, сказал мне Леонид Борисович Красин, когда много лет спустя, встретившись с ним уже совсем при других обстоятельствах, я вспомнил об этом периоде нашей совместной работы…

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1

Сентябрь 1907 года. Серенькое мутное утро. Мелкий осенний дождь печально шумит за тонкой стенкой вагона, который народная молва уже успела окрестить «Столыпиным». (Знал бы высокоумный Петр Аркадьевич, что этим надолго укоренившимся прозванием тюремного вагона он прочнее останется в истории России, чем многими иными своими начинаниями!)

Поезд, до отказа набитый арестантами, остановился на каком-то маленьком полустанке. Снаружи едва проникает в духоту вагона сырой, свежий воздух. Но это слабое дуновение не может перебить запахов плесени, грязной, засаленной одежды, давно не мытых человеческих тел.

Иные из арестантов спят, иные бодрствуют — кашляют, стонут, потягиваются. Слышно, как вдоль вагонов ходят конвойные, время от времени окликая друг друга.

— Эй, братья! Где мы? Кто знает? — раздается хриплый голос, как видно только что пробудившегося арестанта.

— На балу в благородном собрании, — саркастически отвечают ему.

— То-то я чую, вроде как духами пахнет, — с ходу подхватывает шутку проснувшийся.

Авель невольно улыбается: ему правится, что даже в этих скотских условиях у людей не пропадает охота шутить и смеяться.

Однако этот короткий обмен репликами не надолго развеселил его. Он думает о том, что, если бы не уехал из Петербурга, его, быть может, и не арестовали бы. Но, с другой стороны, дело могло обернуться куда хуже. Сейчас он вроде как отделался ссылкой. А по нынешним временам ссылка — это пустяки. При другом повороте событий его могла ждать и виселица.

«Столыпинский галстук» (так все та же стоустая молва окрестила в то время петлю) стал расхожей, повседневной мерой наказания. Казалось бы, если дело пахнет смертью, тут уж не до шуток. Однако люди смеялись и над всесильным Столыпиным, и над его виселицами. Из уст в уста передавались слова язвительной песенки, которую распевал знаменитый одесский куплетист Зингерталь:

У нашего премьера

Ужасная манера

На шею людям галстуки цеплять…

Эпидемия казней распространилась по империи. По хватало палачей. Властям то и дело приходилось из города, где вынесен приговор, везти приговоренного в другой город, в котором имелся штатный палач. В иных случаях палача приглашали из соседнего города «на гастроли». Вот воронежский губернатор просит прислать палача для приведения в исполнение приговора «к смертной казни через повешение», вынесенного крестьянам, участвовавшим «в аграрных беспорядках». В ответ летит шифрованная телеграмма:

«Воронеж. Губернатору. Сообщаю, что два палача прибудут в понедельник второго апреля в три часа. Оплата за труды по сто рублей на каждого повешенного. Градоначальник генерал-майор Андрианов».