Солнцеворот. Повесть об Авеле Енукидзе

Нет, пожалуй, Авелю не приходилось особенно роптать на судьбу. Ссылка в Воронеж по тем временам была не бог весть каким суровым наказанием. Но не тяготы жизни ссыльнопоселенца страшили его. Тяготила мысль, что он поневоле будет оторван от дела, от друзей, от повседневной работы революционера-подпольщика, без которой он уже не мыслил своей жизни.

В тюрьме и то было легче. В Бапловской тюрьме, куда его сунули сразу после ареста, он чувствовал себя старожилом: он ведь уже сидел здесь однажды. Кроме того, в связи с обилием арестантов посадили его на этот раз не в одиночку, а в общую камеру. Впрочем, и общие камеры тоже были набиты до отказа. Те, для кого не нашлось места на нарах, устраивались прямо на полу, в так называемом «железном ряду». «Железный ряд» — это когда все лежат, что называется, впритирку друг к другу. Лежать можно только на боку, не шелохнувшись: захочешь не дай бог повернуться на другой бок, разбудишь соседей, сразу подымется брань, а то и драка. Поэтому ночью с боку на бок по команде поворачивается весь ряд…

Но преимущество общей камеры состояло в том, что сюда все-таки чаще проникали вести с воли. Однажды даже каким-то таинственным путем в руки арестантов попал захватанный листок «Кубанских губернских ведомостей». Счастливый обладатель газеты, едва заглянув в нее, поспешил радостно оповестить камеру:

— Братцы! Алиханова тюкнули!

Политические, занимавшие верхние нары, попрыгали вниз: каждый хотел прочесть ошеломляющее сообщение своими глазами. Даже воры, эти тюремные аристократы, и те оторвались от обычного своего времяпрепровождения — карт и домино — и тоже столпились в узком проходе между нарами, смешавшись с толпой политических, обступивших владельца «Кубанских ведомостей». Иные из толпы пытались вырвать газету из его рук. Но он мужественно отбил эти попытки и громогласно прочел вслух газетное сообщение:

«Бандиты достигли наконец своей злонамеренной цели. Взрывом бомбы убит благороднейший сын Кавказа, мужественно подавивший восстание в Гурии, Имеретин и Мегрелии. Судьба долгое время бережно хранила жизнь этого верного слуги трона, не дав ему погибнуть от пуль турок, бухарцев и туркменов, но она не смогла защитить его от подлого покушения злоумышленника, бросившего бомбу в карету…»

— Ва! — саркастически отозвался кто-то из арестантов. — Он в такое время в карете разъезжать вздумал!

— Дешево отделался, — мрачно заметил другой. — Наш Мамед одного паршивого стражника ранил, и его повесили. А этот половину Грузии и Армении кровью залил. Его тысячу раз убить и то мало!

«В самом деле, как странно устроен этот мир, — думал Авель. — Человека, у которого руки по локоть в крови, душителя и вешателя, кровавого царского сатрапа, называют благороднейшим сыном Кавказа. А людей, решивших воздать этому убийце по заслугам, именуют бандитами».

Нет, что ни говори, там, в тюрьме, была жизнь. Смрадная, гнусная, мучительная, но все-таки жизнь. Отягченная, но в то же время и скрашенная ожиданием приговора. А сейчас приговор уже вынесен, ждать больше нечего… Теперь оп плывет как щепка по течению реки.

Активная натура Авеля не могла смириться с покорной ролью человека, переставшего быть хозяином своей судьбы. Он стал подумывать о побеге. Но вот уже две недели тащится этот проклятый поезд по голой степи. Проехали Астрахань, миновали Царицын… Воронеж — это ведь не Сибирь. Казалось, он совсем близко. Господи! Как же велика Россия! И сколько людей бедствуют, мучаются на ее бескрайних просторах…

За эти две недели у Авеля отросла такая густая, жесткая щетина, что видны были только лоб да глаза. Он и сам, пожалуй, не узнал бы себя, если бы ему случилось поглядеть в зеркало. И вокруг него были такие же серые, мрачные, заросшие густой щетиной лица.

— Как зовется это гиблое место?

— Жердевка.

— Что-то больно долго стоим.

— А тебе что, к спеху? Небось не к теще на блины едешь.

— Эй, браток! Долго еще стоять будем? Ай нет? — окликнул один из арестантов низкорослого молоденького конвоира.

Тот нехотя поднял голову, хмуро оглядел лица приникших к зарешеченному окошку арестантов и, пожав плечами, процедил сквозь зубы:

— Хто его знает! Гуторят, там, впереди, пути разобраны…

Известие мгновенно облетело весь вагон. Сердце Авеля дрогнуло: затеплился лучик надежды. Станция Жердевка… Если даже удастся ему отбиться от эшелона, куда он тронется отсюда? В арестантской одежде, без документов, без денег? Пробираться назад, в Баку? Да, пожалуй… Только в Баку. Там друзья, там он найдет способ скрыться от охранки, будет снова жить нелегалом. Не привыкать… Сердце заколотилось еще сильнее, о ею словно готово было выскочить из груди. Он уже рисовал себе радужные картины той жизни, какой заживет, если побег удастся.