Сонджу

– Это я должна была отстоять своё право быть с Кунгу, но не смогла, – ответила Сонджу. – После свадьбы мне с самого начала казалось, что мне будут не рады дома ещё много лет. Так что, когда отец и матушка отказались от меня, я даже не удивилась. – Она заметила, как погрустнела сестра, и добавила: – Но теперь я в порядке. Я поняла, что могу преодолеть любые трудности, даже самые страшные.

Когда её сестра ушла, Сонджу с сожалением подумала: её родители не встречали ни Кунгу, ни Чинджу. Если бы она познакомила Чинджу с родителями, они бы знали её как живого человека, а не просто факт её биографии. Чинджу жила когда-то. Кунгу жил. Они имели значение, потому что жили.

На следующий день сестра вернулась с матерью. Та посмотрела на Сонджу и вздохнула:

– И почему судьба к тебе так жестока?..

– Это не судьба, мама.

Прозвучало так резко, что Сонджу на мгновение опустила взгляд, сама себя устыдившись. Она ведь хотела помириться с матерью.

Сестра осторожно подёргала мать за юбку. Мать от неё отмахнулась.

– Раз ты больше не работаешь в том ужасном месте, то, возможно, однажды твой брат и его семья захотят тебя увидеть.

Внутри снова вспыхнула злость. Сонджу напомнила себе: не стоит реагировать на слова матери слишком остро. Сделав глубокий вдох, она спокойно сказала:

– Когда-то я надеялась, что однажды ты решишь забыть старые обиды и пригласишь меня домой. Но ты так этого и не сказала – ни после смерти Кунгу, ни даже когда умирал отец. Я хотела извиниться перед ним за то, что опозорила нашу семью.

Мать помрачнела – и внезапно она показалась Сонджу очень старой. Заламывая руки, сестра смотрела то на мать, то на Сонджу.

– Матушка, – заговорила Сонджу мягче, – долгое время я презирала тебя за то, что ты разлучила меня с Кунгу. Я винила тебя каждый раз, когда брак приносил мне очередное разочарование. Я знаю, ты думала, так будет лучше для меня и для семьи, но ты не могла представить мою жизнь отличной от твоей, а я не могла без вопросов следовать твоим правилам.

– Твоя жизнь была бы проще, если бы ты им следовала.

– Но я не хотела твою жизнь, – ответила она.

Напряжённое молчание опустилось между ними, как густой утренний туман в долине. Обменявшись парой тихих слов, её сестра и мать встали и ушли: они выглядели расстроенными. Кто знал, что решение матери выдать Сонджу за другого положит начало такому разладу в семье? Вероятно, кто-то мог бы сказать, что если бы Сонджу не ушла от мужа, то пострадала бы лишь она одна. Но этично ли было рассуждать о жертве одного во имя комфорта многих?

Она села на диван и закрыла глаза. Подумала о нефритовой заколке матери – символе её унижения и уязвлённого достоинства. Она понимала: мать мечтала прожить свою жизнь заново через дочерей – у Сонджу была похожая мечта в отношении Чинджу. Они обе хотели для своих детей того, чего когда-то желали сами, не в силах желаемое получить, но в случае Сонджу на пути к желаниям встала именно мать. Поймав себя на новом витке злости, Сонджу снова заставила себя думать только о заколке – это всегда помогало ей проникнуться к матери тёплыми чувствами. Так мысли её продолжали ходить по кругу снова и снова.

Она продолжала представлять Чинджу в разном возрасте: это делало её счастливой. Она смотрела, как в саду появляются осенние цветы. Она не застала первый снег в этом году в коттедже. Снова расцвели весенние лилии. Вскоре забор вновь украсился розами, привлекая восхищённых людей. Иногда розы срывали дети.

Чинвон продолжала писать ей. В начале марта она написала, как тяжело ей видеть бабушку в одиночестве, играющую в карты с самой собой. Бабушка больше не вязала, но после весеннего снегопада она навестила хозяйку Большого Дома, которая уже долго болела.

Несколько месяцев спустя Сонджу получила ещё одно письмо.