Совдетство. Узник пятого волнореза

Мое появление на поверхности воды сопровождалось громогласным «ура!». Вынырнув и разлепив глаза, измученные соленой водой, я сначала ослеп от яркого солнца. Всё застилала синяя клубящаяся тьма с огненной каймой, потом мне удалось различить темные силуэты, а когда я окончательно прозрел, то просто обалдел от невиданного скопления народа, толпящегося на волнорезе и вокруг. Наверное, отдыхающие сбежались со всего побережья от Гагр до Сухуми. На меня показывали пальцами, смеялись, что-то весело говорили друг другу, я узнавал голоса, доносившиеся ко мне в подводную темницу, и мог теперь рассмотреть этих заботливых людей. Краснолицый, коротко стриженный дядька в плавках защитного цвета рокотал голосом «майора»:

— Ну что, диверсант-подводник, три наряда вне очереди! Такую кашу заварил!

— Не трогайте ребенка, у него сейчас депрессивный шок! — укоряла его маленькая кудрявая дама со строгим врачебным лицом.

— Эх, елки-моталки, а я уже и кран нашел! — со знакомой хрипотцой сокрушался жилистый дядька с синим профилем Сталина на груди.

В толпе я не сразу заметил тетю Валю, на ее осунувшемся лице было плакатными буквами написано: «Больше мы тебя, паршивца, с собой никогда никуда не возьмем!» Рядом с ней стоял насупленный Башашкин, постукивая костяшками кулака в ладонь, он делал так только в минуты крайнего раздражения. Узнал я, конечно, и мою спасительницу бабушку Асмик, похожую на колдунью из «Копий царя Соломона», скукоженную старуху с черными усами и головой, напоминающей наполовину облетевший одуванчик. Она добродушно грозила мне скрюченным пальцем. Наши ребята во главе с Ихтиандром смотрели на меня с откровенным презрением. А мой друг крутил пальцем у виска. Гога, гнусно улыбаясь, что-то шептал на ухо Зое, и она брезгливо кивала. Только в лице ткачихи можно было заметить что-то вроде извиняющего сочувствия.

Нащупав ногами дно, я медленно выбрел из воды. Батурины тем временем спустились с волнореза и ждали на берегу. Мне вдруг захотелось повернуть назад, саженками доплыть до «ныра», ввинтиться в лабиринт, забраться в куб и остаться там навсегда. Живите сами в этом злобном неблагодарном мире! Но я все-таки вышел на бугристую сушу и остановился, понурив голову.

— Больше никогда… — только и смогла вымолвить тетя Валя, дыша на меня валидолом.

— Ну и не надо, ну и пожалуйста… — грубо огрызнулся я вместо того, чтобы прилюдно признать свою страшную вину, и двинулся куда глаза глядят.

— Ах ты, ах ты! Тупася! — возмутился Башашкин и дал мне вдогон такого сокрушительного пинка, что я носом зарылся в гальку.

Народ ахнул, сочувствуя. Методистка, мощная женщина, похожая на толкательницу ядра Тамару Пресс, затрубила что-то насчет непедагогичных мер воздействия:

— Безобразие! Детей бить нельзя!

— А Макаренко бил! — возразил кто-то и предложил добавить мне для науки.

Потрясенный жестокостью Батурина, я, мертвея от обиды и оскорбившись на всю жизнь, встал сначала на четвереньки, чтобы подняться, но тут с лаем подскочил Рекс. То ли он понял воспитательный пендель как сигнал к нападению, то ли, увидев меня на карачках, признал своей четвероногой ровней и решил поиграть, — понятия не имею… Пусть академик Павлов разбирается! Короче, проклятый пес прыгал вокруг, припадая на передние лапы, толкая меня мокрым носом и не давая подняться. Наверное, со стороны это выглядело уморительно, наверное… Раздался разноголосый смех, басовитый мужской, визгливый женский, заливистый детский. Но я, оглянувшись, видел только Зою, она хохотала, скаля чистые зубы и откидывая в изнеможении голову, а Немец приобнял студентку за плечи и шептал ей что-то, почти всунув мокрые губы в ухо. И еще я заметил: у нее на груди, утопая в ложбинке, висела моя наградная клешня.

Оттолкнув пса и вскочив на ноги, я под улюлюканье помчался прочь и бежал так быстро, что встречный ветер срывал с моего лица и уносил горючие слезы. Остановился я лишь на футбольном поле и спрятался в траншее, которую солдаты перед отъездом до конца почему-то не зарыли, оставив метров пять. Я устроился на сухом дне, подложив картонную коробку из-под армейских консервов. Сидеть на жесткой сухой земле было больно — ныл ушибленный копчик. Скользкое от масла тело пахло жареными семечками. Жизнь после всего случившегося казалась бессмысленной и безысходной, а в голове, раня мозг, крутился любимый анекдот дяди Сандро про мальчика, он громко пукнул на свадьбе старшего брата и от позора бежал с Кавказа, из родного дома, в Москву, выучился, стал большим человеком, орденоносцем, вышел на пенсию и решил перед смертью навестить места детства, приехал, сошел с поезда и начал объяснять таксисту, куда его отвезти, а тот ответил: «Вай, понял, кацо, знаю, это та самая деревня, где пятьдесят лет назад один пацан бзднул на свадьбе старшего брата!»