Совдетство. Узник пятого волнореза

Так же будет и со мной: для обитателей Нового Афона и для Зои я навсегда останусь смехотворным московским Тупасей, который позорно струсил, не выдержав испытухи, получил при всех пинком под зад, да еще подвергся издевательствам со стороны дурной псины. Я вновь увидел перед собой хохочущий оскал попутчицы, возненавидел ее до конца дней своих, зарыдал в голос и плакал, пока не отрубился. Мой сон был безлик и страшен, как темный грохочущий перегон в метро.

Очнулся я, когда солнце клонилось к закату, а деревья отбрасывали долгие синие тени. У калитки меня встретил Рекс, он как ни в чем ни бывало лизал мне руки и от избытка дружелюбия так молотил хвостом, что сбивал с нижних веток лаврушку. В летней кухне у керосинки хлопотала Нинон, а на ступеньках избушки сидели, тихо разговаривая между собой, грустная глазастая женщина в черном и Неля, надевшая зачем-то свой самый яркий халатик. У незнакомки был странный вид, казалось, она засунула себе под траурное платье большой арбуз, да еще придерживала его, оберегая, осторожными подрагивающими руками. Лида делала так же, когда носила в животе вредителя Сашку, и постоянно жаловалась, что тот внутри ворочается, брыкаясь, в отличие от меня, сидевшего в свое время так тихо, что мнительная маман без конца бегала в женскую консультацию, где ее всякий раз убеждали, мол, плод жив-здоров, развивается нормально, просто деликатный вам, девушка, зародыш попался. Она ненадолго успокаивалась, но через пару дней снова мчалась к врачам. Отец, которого Лида таскала с собой к докторам для надежности, разозлился и сказал, что в войну паникеров расстреливали на месте. Так и есть, необоримые приступы паники, помешавшие мне с честью выдержать испытуху, я унаследовал от маман. Но она-то женщина, а я-то мужчина…

Неля и незнакомка тихо, но сурово разговаривали, глядя в разные стороны, словно играли в гляделки наоборот. Мой приход обеих явно смутил.

— Явился — не запылился! — всплеснула руками казачка. — Ты где шлялся?

— Гулял. А где все?

— Тебя, дурака, ищут! Ну, ты отчудил, ну, ты отчубучил! Как спина?

— Нормально.

— А чего за поясницу держишься?

— Копчик ушиб.

— С этим надо поосторожнее — могут ноги отняться. У нас в станице один так вот потом всю жизнь на костылях ковылял. А чего на животе ссадина? Повернись! И спина разодрана! Ой ты господи, погоди, дай прижгу.

В воздухе запахло йодом, и едкая спасительная боль на несколько минут отвлекла меня от муторного отчаяния.

— Есть будешь?

— Не хочу.

— Тогда иди-ка полежи, не мешай людям! — Она кивнула на женщин.

— А кто это?

— Много будешь знать — скоро состаришься.

Я поднялся в комнату и лег, уткнувшись носом в подушку. Попытался читать «Женскую честь» — не пошло. Герои симпатичные, правильные, но говорят как неживые:

«Ну как же, милая! Я тебя вызову на соцсоревнование. Если ты выйдешь на первое место, постараюсь перегнать. Но все равно мы первенство никому не отдадим, пусть оно останется в нашем доме…»

Мне вдруг показалось, что боль от копчика уже распространилась на ноги и они постепенно немеют. Вот и хорошо! Вот и ладно… Обождите! Погляжу я на Башашкина, когда он узнает, что из-за его пенделя племянника парализовало. Утром меня позовут на завтрак, я откажусь, все подумают — капризы, прикрикнут, я покорно встану и сразу упаду на пол. Сначала решат, просто дурачусь, потом забеспокоятся, вызовут неотложку, и седой врач с грузинским акцентом тихо констатирует, ощупав мои холодные ватные конечности:

— Ваш племянник никогда больше не сможет ходить!

— Боже, что я скажу Лидке! — воскликнет тетя Валя, хватаясь за сердце. — Она меня проклянет!

— Как же так, Пцыроха, что ты с нами делаешь? — прошепчет Башашкин, пряча глаза, полные слез.

А я буду лежать, как Николай Островский, носом вверх и думать, осмысливая свою недолгую жизнь, потом потребую бумагу, перо и сочиню такую книгу, которая меня прославит. Пройдет немного времени, и в Кремле мне вручат Ленинскую премию, как писателю Смирнову, который сочинил повесть о Брестской крепости и ведет на телевидении передачу «Подвиг». Выставив вперед сцепленные в замок большие руки, он задушевно рассказывает о неизвестных героях Великой Отечественной войны.

В зал с колоннами меня ввезут на каталке, все уважительно зашепчутся, ах, такой молоденький, а уже инвалид и лауреат! На коляске, но уже с мотором, я буду ездить по библиотекам, чтобы отвечать на вопросы любознательных читателей, как писатель Волков, автор «Волшебника Изумрудного города». Ирма Комолова и Шура Казакова выпадут в осадок, увидев мой портрет в учебнике по литературе для 10-го класса! Однажды ко мне в кабинет на цыпочках, чтобы не отвлекать от творчества, войдет Лида и тихо скажет:

— Сыночек, там тебя какая-то девушка спрашивает, студентка…

— Кто такая?

— Зоя. Она говорит, вы знакомы. В Новом Афоне вместе отдыхали…

— Что ей нужно?

— Хочет извиниться за что-то и подписать у тебя на память твою книгу.

— Скажи, я сейчас в Америке в творческой командировке. И больше ее не пускай к нам на порог!

— Как скажешь, сыночек…