Совдетство. Узник пятого волнореза

Умиротворенный будущей сладкой местью, я, кажется, снова задремал, но был разбужен Лариком. Прикрыв фингал моими черными очками, он сидел на краю раскладушки и держал на коленях маску, трубку, ласты, которые я забыл на волнорезе и ни разу о них не вспомнил.

— Жрать хочешь? — спросил он, вынимая из кармана чурчхелу.

— Нет.

— Ну как хочешь. Ты где пропадал-то? Тебя Батурины обыскались, весь Афон прошерстили!

— Осматривал окрестности.

— А-а, понятненько: Отец Онуфрий, Обходя Окрестности Онежского Озера, Обнаружил Обнаженную Ольгу. «Отдайся, Ольга, Озолочу!..» — Ларик все-таки выучил побасенку, которую я в прошлом году привез сюда из пионерского лагеря, а он никак не мог запомнить все слова на «о» и жутко расстраивался.

— Не смешно.

— Скажи лучше спасибо! Чуть не сперли твои причиндалы, когда кипиш начался. Если бы не я…

— Спасибо!

— А чего ты козью морду строишь?

— Ничего!

— Ну и не возникай! Сам виноват! Устроил цирк с конями. Обделался со страху! Да если бы не мы, ты бы сейчас в обезьяннике сидел.

— С чего это?

— А с того это!

Из сбивчивого рассказа моего бывшего друга вырисовывалась такая картина. Едва я убежал с пляжа, приехал начальник отделения Гурамишвили с тремя милиционерами. Злой как черт, он орал на всех и грозился посадить. Оказалось, кто-то успел позвонить в райком и сообщить, будто у пятого волнореза утонул ребенок. Гурам пообещал: если кого-то заметят у дыры, сразу дадут пятнадцать суток, а если туда залезет несовершеннолетний, привлекут по полной родителей. Потом начальник стал допытываться, куда делся злоумышленник, то есть я. Как моя фамилия? Где проживает? Никто, кстати, не выдал. Отвечали мутно: какой-то приблудный пацан с приветом, вроде бы из Гудауты.

— В чем был одет? — пытал Гурам.

— В плавках.

— Еще какие приметы?

— Спина! — воскликнул кто-то в толпе, но, получив локтем в бок, заткнулся.

— Спина? Какая спина! Что у него со спиной?

— Загорелая… Узкая… Обычная… — раздались голоса курортников, проявивших коллективное недоверие к местной милиции.

— Идиоты! Разве это приметы?!

Тогда Гурам стал домогаться, с кем я пришел, кто меня надоумил полезть вовнутрь волнореза, — и почему-то сразу с подозрением уставился на братьев Чучба, так как испытывал к абхазам неприязнь. Но тут вмешался Гога, вроде бы дальний родственник начальника милиции, и спокойно объяснил, что неустановленный подросток заплыл в дыру случайно, хотел поймать сидевшего там краба и застрял по неопытности, а благодарить за спасение надо бабушку Асмик. Старушку немедленно привели из дома, Гурам долго тряс ей руку, обещая выдать почетную грамоту, и потом Ардавас увел его в дом, чтобы угостить абрикосовой чачей. Вскоре пригнали солдатиков с заставы, они разделись, встали цепочкой и, передавая друг другу большие камни из кучи, сложенной на краю пляжа, завалили лабиринт. У самой дыры стоял высоченный, под два метра, боец, и там, где нам было с ручками, ему едва доходило до груди. По совету строителя из Инты кладку укрепили, вбив в песок несколько арматурин, найденных на берегу, где чего только не валяется.

К обеду прибежал мужик из поссовета со свежим плакатом, на котором было написано: «Использовать волнорезы не по назначению категорически запрещается! Штраф — 10 рублей». Когда его спросили, почему такая невнятная формулировка, он ответил, что они там долго совещались и пришли к выводу: если написать: «Залезать в волнорезы категорически запрещается!», все именно этим и займутся. Проверено на практике…

— Ребята на меня сильно обиделись? — спросил я, забрав у Ларика чурчхелу, так как мне страшно захотелось есть.

— А сам как думаешь? Если бы ты не сбежал, тебе точно бы навешали! Что на тебя нашло?

— Не знаю… Надо мной очень смеялись? — с мукой уточнил я.

— Сначала смеялись, потом жалели. Яшка признался, что тоже назад выныривать боялся, но потом вспомнил, что он один у матери, отец их бросил, и сгруппировался. Милицию, кстати, не он вызвал, кто-то другой.

— А у меня брат есть… — зачем-то сообщил я.

— Знаю. Привози его снова сюда. Пусть погреется, фруктов поест. Чего в Москве сидеть!

— Привезу. А тетя Валя очень волновалась?

— Очень! Весь валидол съела. Башашкин тоже на тебя сначала жутко злился, а потом переживал, что слишком сильно тебе по жопе дал…

— Копчик до сих пор болит. А Зоя? Она про меня что-нибудь говорила?

— Ну, как тебе объяснить…

— Как есть.

— Сказала, что презирает трусов. Я, кстати, чуть не засыпался, хотел снять очки, но вспомнил про синяк. Ладно, не психуй! Посмотрим завтра, какая она сама смелая…

— А что будет завтра?

— Гога поведет ее к Симоновой пещере. И мы там будем.

— Она с ним не пойдет!

— Пойдет! Он ее уже лапал. Говорит, для нормального подогрева надо бы еще дня два-три: танцы-манцы-обжиманцы. Но он боится, что Михмат начнет ковылять, и тогда к ней не подкатишь. А им скоро уезжать, надо успеть.

— Лар, — спросил я, — а ты не боишься?

— Чего?

— Того самого! За такие вещи можно и в колонию загреметь.