Совдетство. Узник пятого волнореза

— Чертежница, которую Ашот напялил, написала заявление. И что? Ничего. Нет свидетелей — нет дела. А штукатурщица? Уехала и никому не пикнула. Почему? Стыдно перед людьми. Сама потом умоляла, чтобы мы не проболтались… Телки — дуры набитые. С ними надо жестко. Одна заверещала, так я ее ногой в бок со всей силы: лежи тихо, говорю, сучка, а то зарежу, как овцу!

— Ларик, — спросил я, глядя в сторону. — А если кто-нибудь так твою Лиску… подогреет?

— Ты что, ненормальный такие вопросы задаешь? Убью гадов на месте! Она же моя сестра!

— Но ведь и они тоже чьи-то сестры.

— А вот нечего по ночам неизвестно с кем шляться! С хорошей девушкой ничего плохого не случится, потому что она дома сидит. А если ты лярва гулящая, так тебе и надо! Они же сами не знают, к кому свой черный чемодан пристроить. Думаешь, эта Ирэна в самом деле ногу подвернула? Ха-ха! Они же, сучки, для этого к нам и едут! Пойдешь с нами — сам увидишь! Да у тебя кишка тонка. Всех зашухаришь…

— А что это за тетка с пузом к Нельке приходила? — смутившись, я перевел разговор на другую тему.

— Жена Давида.

— Откуда она узнала?

— Она давно про всё знает. Терпела. Казачка боялась, что подерутся. Нет, просто поговорили и разошлись как в море корабли. Я торчу: обе с икрой, обеим Додик заделал, только у Нельки еще незаметно. А наше дело не рожать, сунул, вынул и бежать.

— Почему клешня у Зои оказалась? — наконец я спросил о том, что вертелось на языке с самого начала разговора.

— Ага, заметил! Гога за пятерку у Алана купил и ей подарил. Ты же обделался. Тебе не положено. А девочки любят подарки, за это все сделают. Слушай, не обижайся, я тебе очки потом отдам, когда синяк пройдет. Хорошо?

…Тетя Валя за ужином не проронила ни слова, не подобрела, даже когда я попросил добавки, хотя вермишель хрустела на зубах, как сухари, ее разогревали в сковородке и оставили на керосинке без присмотра из-за того, что Батурина и Нинон весь вечер рядили, чем грозит сегодняшняя встреча официантки и жены. Потом к ним присоединилась Машико, и все трое заспорили, кем будут друг другу приходиться дети, если обе родят.

Перед сном Башашкин сел на край моей постели, сначала долго молчал, вздыхая, а потом проговорил:

— Ладно, Пцыроха, ты не обижайся, я не хотел так сильно. Нервы сдали. Но ты тоже, племяш, отчубучил! Всю Абхазию на уши поставил. Еще чуть-чуть — и Мжаванадзе из Тбилиси вызвали бы! Если бы не Асмик, дай ей бог здоровья… Ведешь себя как последняя сосиска! Но твоим я ничего не скажу. Мир? — спросил он, протягивая согнутый мизинец.

— Мир… — ответил я и представил себе, как завтра вечером, вернувшись домой, Ларик сунет мне под нос свои ладони и гордо спросит:

— Чуешь, чем пахнет?

«Посмотрим, Зоечка, какая ты смелая!» — ворочаясь, мстительно думал я.

41. Мурман разбушевался

…По боковому неведомому ответвлению я выбрался из куба, став узким и скользким, вроде угря, и уплыл в открытое море, оттуда наблюдая, как пригнанный кран с длинной ажурной стрелой разбирает волнорез, словно пирамидку из детских кубиков. Потом до меня донеслись крики отчаяния: «Его здесь нет! Он исчез! Что делать?» — «А делайте теперь что хотите!» Я захохотал и стремительно ушел на глубину, туда, где живут такие же непонятые, осмеянные и униженные подростки, они выбрали свободу, предпочли соленые бездны океана и несправедливой людской суше. Они разговаривают между собой наподобие дельфинов с помощью разумного писка и пощелкивания, их жизнь проста и привольна, они плавают наперегонки, играют в салки и прятки, а иногда между делом спасают утопающих, доставляют их к берегу, делают искусственное дыхание и кладут на видном месте, мол, забирайте, нам чужого не надо.

И вот однажды во время шторма, катаясь на волнах, я заметил, как, устав бороться с вздыбленными гребнями, какая-то девушка, захлебнувшись, уходит в пучину. Подплыв ближе, я узнал Зою. Гога и Михмат, как последние негодяи, бросили ее, выбившуюся из сил, на милость стихии, а сами, спасая свои шкуры, рванули к берегу. Глаза девушки-пажа были уже безжизненно закрыты, изо рта медленно поднимались к поверхности последние пузырьки воздуха, а короткие волосы плавно, как водоросли, колыхались в воде. Мой наградной амулет на невидимой леске, приотстав от шеи, тоже плыл вниз, напоминая маленькую рыбку…

Студентку можно было еще спасти, вытащить на берег, сделать искусственное дыхание, а лучше использовать прием «рот в рот», нарисованный на плакате «Помощь при утоплении». Но я равнодушно смотрел, как ее беспомощный силуэт с удивленно раскинутыми руками, темнея, теряется в синем мраке. «Прощай навек, попутчица!» — прошептал я на нашем дельфиньем языке, но потом, спохватившись, устремился вслед, извиваясь узким скользким туловищем, догнал утопленницу, некоторое время, как карагёз, крутился рядом, а потом, изловчившись, снял с нее призовую клешню и надел на себя