Совдетство. Узник пятого волнореза

От возмущения я не очень ловко перевернулся на другой бок и почувствовал, что спину еще дерет. В комнату забежала Лиска с тетрадкой за две копейки и спросила, как пишется слово «винегрет», оказывается, ей впаяли задание на лето, чтобы подтянулась по русскому языку. Я вспомнил, как Ирина Анатольевна объясняла нам, чтобы мы запомнили: раньше винегретом называли обычные овощи, политые винным уксусом, поэтому в первом слоге пишем «и».

— А во втором?

— А тут нужно подобрать проверочное слово! — мудро улыбнулся я с вершины своего незаконченного восьмилетнего образования.

— Какое?

— Подумай!

— Не знаю…

— Эх, ты, Незнайка! «Винишко».

— Значит, и во втором слоге «и»?

— Ну, конечно! В русском языке все строго по правилам, кроме исключений, — повторил я любимую фразу нашей классной руководительницы.

— Спасибо, Юрастый! Как спина?

— Вроде лучше…

— Покажешь?

— Зрелище не для слабонервных, — ответил я, удивляясь: как все-таки дети любят разглядывать разные болячки.

Лиска умчалась, а я принялся за короткую повесть «Том Сойер за границей». Сюжет незамысловатый, позаимствованный, кажется, у Жюля Верна. Том и Гек с верными друзьями едут в соседний город, чтобы поглазеть на воздушный шар. Пока осматривали гондолу (рискованное словечко!), хозяин шара, чокнутый профессор, отвязал веревку — и они, взмыв к облакам, полетели над странами и континентами. Познавательно, местами даже интересно, но чаще кажется, что Марк Твен писал все это через силу, из-под палки, а точнее, из-за денег, зная, что доверчивые читатели будут рады новой встрече с полюбившимися героями. Если со временем я тоже стану писателем (а почему бы и нет?), то никогда не буду сочинять ради заработка, строча утомительные продолжения. Дохлое дело, перевод бумаги! Вторую часть, вроде «Двадцати лет спустя», еще можно читать, но «Виконт де Бражелон» в трех томах — извините, подвиньтесь — тоска зеленая! Надо во всем знать меру.

Помню аналогичный случай. В наивном детстве я по собственной инициативе прочитал гостям стихотворение, которое выучил в школе:

Ура, из пластилина
Я вылепил кота.
«Прекрасно, молодчина,
Какая красота!
Как правильно, как тонко! —
Хвалил меня отец. —
Какого поросенка
Слепил ты. Молодец!»

Фурор! Гости стали восхищаться, говорить, что я прирожденный артист, что декламирую не хуже Любезнова и с возрастом, конечно, буду играть в Малом театре. Все налили и выпили за мое блестящее будущее, а бабушка Маня даже всплакнула, решив, будто стихи сочинил тоже я — ее выдающийся внук. Мне отрезали огромный кусок кекса и надавали впрок шоколадных конфет. Тогда я решил на достигнутом не останавливаться и продекламировал еще один стишок — про Деда Мороза с папиными глазами. Меня снова похвалили, порекомендовали освоить пение, и тогда мне засветит сцена Большого театра, а в награду налили стакан шипучей крем-соды, посоветовав поиграть с Люсей, грустным серым существом без хвоста, утраченного из-за глаукомы бабушки Мани.

Дело в том, что кошка ходила за ней по пятам, как привязанная, из комнаты в общую кухню и обратно, а у Марьи Гурьевны привычка — захлопывать за собой дверь, и она из-за своей подслеповатости нередко прихватывала мурке хвост, та орала на всю коммуналку, но дело сделано: закрытый перелом вилятельной части тела. Потом перелом, конечно, сросся, но не ровно, а под углом. Со временем хвост стал напоминать ломаную линию из учебника по геометрии. Но бедная Люся продолжала упорно таскаться за бабушкой на кухню и обратно, рискуя и получая все новые травмы.

— Мама! — негодовала Лида. — Как можно! Ты разве не видишь? Ей же больно!

— Не вижу, дочка, глаукома у меня. Слышу, когда заблажит, да уж поздно…

— Ну тогда хоть не захлопывай за собой дверь!

— Не могу.

— Почему?

— Привыкла. Мне в деревне, если дверь не притворю, косы драли. Зимой избу выстудить — минутное дело, а дров до весны в обрез. Вот и привыкла.

— Не трогайте мою тещу, — заступился за бабушку дядя Юра. — Это у нее инстинкт! Академик Павлов доказал.

— Спасибо, зятек! — прослезилась она от доброго и непонятного слова «инстинкт». — Дай тебе Бог здоровья!

Очередной мощный удар торцом пришелся по старому перелому, и хвост отвалился почти у самого основания, как у ящерицы. Началась паника, кровоточащий обрубок залили зеленкой, а потом еще замотали бинтом, точно обрезанный палец, но повязка вскоре соскочила.

— Она у тебя, теща, теперь, как рысь! — задумчиво заметил Башашкин.

Так вот, поиграв с домашней рысью, норовившей меня жестоко исцарапать, мстя в моем лице всему жестокому человечеству, не умеющему пользоваться дверями, я заскучал, а чтобы развлечься, снова вышел на середину комнаты и громко начал декламировать кое-что из книжки с картинками, купленной Сашке-вредителю. Эти стихи я запомнил, так как часто читал брату, любившему перед сном утомить всю семью:

В стране Хохотании
Жили смеянцы.
Любили смеянцы
Веселье и танцы…