Совдетство. Узник пятого волнореза

Взрослые, которые торопливо доедали горячее, чтобы заняться любимым делом — игрой в карты, меня, конечно, вяло похвалили, однако после первого триумфа с кексом и конфетами мне этого показалось недостаточно. Через полчаса, когда они уже дулись в сорок одно, я, встав на стул, голосом Левитана оповестил: «Внимание, говорит и показывает Москва!» — а потом запел:

Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…

— Молодец! — похвалил Башашкин, когда я допел до конца. — Можно в партию принимать.

— Батурин, я этого не слышала! — строгим голосом одернула его маман.

А Тимофеич, который только что с разницей в одно очко продул тете Вале неплохой «котел», вскочил, побагровев, сорвал меня со стула и вышвырнул в общий коридор, заставленный тумбочками, сундуками и сломанной мебелью. Я забрался в старый соседский шкаф, закрыл изнутри створки и сидел в темноте, воображая, что умер и меня похоронили. Издалека доносится шум поминок, а я лежу в полной темноте и плачу…

Всю эту давнюю историю я почему-то вспомнил, когда дочитывал повесть «Том Сойер за границей». Финал мне вовсе не понравился, видимо, фантазия у писателей иногда кончается, как сгущенка в жестянке: тянется, тянется густой белой струйкой из дырочки, и кажется, никогда не иссякнет, ан вдруг раз — и нету, как ни тряси банку, как ни высасывай сладкое молоко из отверстия — пусто! В общем, у Тома развалилась любимая курительная трубка, сделанная из кукурузной кочерыжки, и он отправил друзей на воздушном шаре в Америку за новой, запасной, которая лежала у него дома за стропилиной. Между прочим, 7 тысяч километров лету! У нас в любом ларьке с надписью «Табак» можно купить трубку, не из какой-то там кукурузы, а из вишневого дерева. Стоит она рубль семьдесят. Обкурись, не надо никуда летать. Сам же Сойер остался на Синае. А это черт знает где, почти в Африке! Чушь какая-то…

Когда Башашкин, свежий и веселый, вернулся с моря, я спросил:

— Ты сам эту книжку читал?

— Приходилось.

— Тогда скажи, почему Том Сойер остался на Синае?

— А он там остался?

— Да.

— Ты ничего не путаешь?

— Нет.

— Гм, странно… Значит, он все-таки еврей. Фамилия-то подходящая — Сойер. У нас в оркестре есть Сойферт, а был еще и Боря Шоммер, флейтист. Когда он подал заявление на выезд в Израиль, дирижера чуть кондрашка не хватила. Вызвал и стал стыдить, мол, советский военный музыкант, сержант, а стал перебежчиком! Позор дезертиру! Но Шоммер спокойно ему ответил: «Я не дезертир, товарищ полковник. Там моя Родина!» «Какая на хрен Родина, Боря! Твои предки оттуда две тысячи лет назад свалили и по свету разбрелись! Мы вас в СССР как родных приняли. Что ты мне тут горбатого лепишь?» — «Вам не понять, товарищ полковник! Не могу я без Родины!» Ну, что тут поделаешь!

— Человеку без Родины нельзя, — согласился я.

— Но вот ты, племяш, пораскинь мозгами: дед Елизаветы Михайловны, моей покойной матери, был родом из Франкфурта-на-Майне. Если я приду в ОВИР и попрошу отпустить меня в ФРГ, так как там сто лет назад жил мой прадедушка, что будет?

— Что? — заинтересовался я.

— А вот что: возьмут меня под белые рученьки и отведут прямиком на Матросскую Тишину…

— Куда-куда?

— Улица есть такая, там тюрьма и дурдом.

— Тогда уж в Белые Столбы, — предложил я, так как эта психбольница расположена рядом с пионерским лагерем «Дружба», и нас постоянно пугают слухами о сбежавших опасных умалишенных.

— Могут и туда, на чистый воздух. А Борьке и через две тысячи лет можно в Израиль проситься! Более того — идут навстречу. Удивительно!

— Отпустили?

— Конечно, хотя из партии исключили и разжаловали: был сержантом, стал рядовым. Но дело не в этом!

— А в чем?

— В том-то и цимес! Летели они с остановкой где бы ты думал? Во Франкфурте. А там Боря предъявил медицинскую справку, что пребывание в жарком климате ему противопоказано, и остался жить в Германии, на родине моего прадедушки. Великий народ!

20. Снова в строю

Прошло еще три дня. Я постепенно шел на поправку, вставал, спускался вниз, бродил по участку, дразнил воображалу Лиску, вздыхавшую над журналом «Польская мода», оставленным какими-то коечниками, учил кошку Масю ездить верхом на Рексе, мечтая о своем цирковом номере, придумывал себе звучный псевдоним — Жорж Юрастов, например. Питался я уже за общим столом. Выздоравливающий организм требовал витаминов, при помощи арматурины удалось добыть и слопать с аппетитом несколько шампанских яблок. Тетя Валя, увидав, как я наворачиваю щи из свежей капусты со свиной тушенкой, удовлетворенно заметила:

— Ну, жить будет!

— Завтра пойдем на пляж, — сказал Башашкин, — морская вода все раны заживляет!