Совдетство. Узник пятого волнореза

— Тетя Нюра, налей-ка еще одну — до кучи!

Потом я видел, как, жмурясь от счастья, Пехота осушает кружку и добродушно рассказывает:

— Эх, мужики, а какой «Световар» я пил в Праге в 45-м! Брось на пену монету — не тонет, лежит, зараза, как на перине!

Вот и дядя Толя посмотрел на нас блекло-голубыми глазами, смеявшимися из-под лохматых пшеничных бровей, поднял в приветствии мускулистую загорелую руку и широко улыбнулся пустыми деснами, отчего морщины, покрывавшие его лицо, залегли еще глубже.

— Здравия желаю, пацаны! Как жизнь молодая? — спросил он прокуренным голосом. — Почему без девчонок?

— Здравствуй, дядя Толя! Дела у прокурора, у нас делишки. А на девчонок мы больше не глядим, — хмуро ответил мой оскорбленный друг.

— Зря! Как Сандро? Давно его не видел.

— Болеет.

— Вот беда-то!

— Тебя тоже что-то не было видно!

— Хворал. Просквозило. Ларик, махоркой не угостишь?

— У меня сигареты.

— Не самосад, конечно, однако сойдет. Давай!

Мой друг вынул из кармана едва начатую пачку «Иверии» и протянул инвалиду.

— Ого, дорогое у тебя, паря, курево! — Он попытался ороговевшими пальцами вытащить сигарету.

— Ладно, бери всю! — махнул рукой юный князь.

— Спасибо! А сам-то?

— Как-нибудь…

— Дай тебе бог удачи!

Я хотел спросить дядю Толю, за что он получил «Отвагу», но постеснялся, а зря. У моего неродного деда Жоржика были два боевых ордена — Красного знамени и Отечественной войны 2-й степени. Чтобы не портить единственный выходной костюм, он снял их с колодок, и бабушка Маня на 9-е Мая пришивала награды к пиджаку черными нитками, потом спарывала. Я решил узнать, за какие-такие подвиги Жоржик получил свои ордена. Раз спросил — он отмахнулся. Два спросил — отшутился. На третий начал даже рассказывать, как обычно бывает у стариков, издалека, с выступления по радио наркома Молотова и повестки в военкомат, тут Башашкин позвал его в карты играть. «После докончу…» — пообещал дед. Вскоре мы поехали в Измайлово, посидеть на травке и воздухом подышать, там у него случился сердечный приступ, а «неотложка» до больницы не довезла, умер по дороге. Так я ничего и не узнал…

Купив в «сакле» по вафельному пломбиру, мы стали искать, где бы присесть, и на лавочке возле посеребренной гипсовой спортсменки обнаружили Гогу, он томно курил, листая журнал «Советский экран». С обложки смотрела актриса Светличная, та самая, которая в «Бриллиантовой руке» кричит истошным голосом: «Не виноватая я! Он сам пришел!» Приближаясь к Немцу, я ощутил аромат незнакомого табака, пряный и тонкий.

— Привет! — хмуро произнес мой друг.

— Здравствуй, племя молодое! Ларик, ты чего такой взъерошенный?

— Не важно.

— Из-за «соньки», что ли, навтыкали?

— Нет, обошлось.

— Это как же так?

— А вот Юрастый придумал…

И он подробно рассказал, как удалось избежать справедливого возмездия за раскуроченный магнитофон. Услышав эту историю, пижон посмеялся, приоткрыв свои щучьи зубки.

— У тебя, москвич, хорошая голова, жаль — дураку досталась. И никто не догадался?

— Нет, Петр Агеевич все за чистую монету принял, — сообщил я. — Башашкин, по-моему, что-то заподозрил.

— Он не выдаст. Наш человек! — объявил Ларик. — Главное, Агеич этот лом в Москву не повезет, мне оставит.

— Мишаня не согласится, — с сомнением вставил я.

— А кто этого обжору спрашивать будет!

— Значит, все путем, все как доктор прописал! — одобрил Гога. — Так чего же ты дергаешься?

— Я не за-за этого… Дай закурить! — Нервный князь сел на лавку и сморщился, почувствовав ушибленный копчик.

— Опять стреляешь? Свои надо иметь! — наставительно заметил Немец. — ЧКД в твоем возрасте не солидно!

— Я дяде Толе пачку отдал.

— Ну, тогда ладно, причина уважительная. — Он достал из нагрудного кармана желтую пачку с верблюдом и золотую зажигалку с откидывающейся крышкой.

— Ух ты, «Кэмел»! — восхитился пострадавший.

— Вирджиния! — Пижон так ловко щелкнул снизу по пачке, что одна сигарета выскочила наполовину, как чертик.

— Где взял? — Руки у моего друга все еще дрожали от перенесенной обиды, и он не сразу попал кончиком в синий лепесток огня.

— У интуриста на Пицунде целый блок выменял за пограничную фуражку и гвардейский значок. А ты кур, что ли, воровал?

— Да так — с одним козлом московским на пляже побазарил…

— Это ты зря! Мы с них живем. И с кем же, если не секрет? — спросил Гога, убирая зажигалку и сигареты.

— С Зойкиным отчимом.

— Михматом? И ты тоже? — удивился Немец. — Значит, и тебя он шуганул?

— Псих! Я только подошел, хотел поздороваться, даже рта не успел раскрыть, а он сразу: «П-пшел вон, абориген!» Да за такие слова… Ишак долбаный!

— Слова тут ни при чем. Знаешь, что такое «абориген»?

— Знаю… Слышал… Забыл…

— Местный житель. Всего-навсего. Ничего обидного. Запомни! Правда, в одном месте аборигены съели Кука, вот какая штука!

— А-а-а, точно, у Высоцкого! — закивал мой друг.

— Мне, пацаны, непонятно другое: с чего он так из-за этой девчонки бесится? Прямо кипит весь! Никого близко не подпускает! Может, для себя бережет?

— Кочумай! Он же ей отец! — покачал головой молодой князь.

— Не отец, а отчим, мой мальчик. Большая разница. Жену-то его видел? На большо-ого любителя…