«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года

Нравственность

В этой же аудитории проводились комсомольские собрания. В памяти осталось бурное собрание, на котором разбиралось персональное дело.

Сейчас много говорят о падении нравственности, об отсутствии нравственности, и ищут истоки безнравственности в нашем прошлом.

Я сейчас вспоминаю свою комсомольскую юность и поражаюсь тому высокому уровню стихийной, т. е. народной нравственности, которая господствовала в нашей среде. Эта нравственность основывалась на совести, идеалом которой была честность, доброжелательность и бескорыстие, и исходила она из нашего равенства.

Нравственность наша основывалась на стыде перед людьми, а не на страхе перед адом в загробном мире.

Нет, мы не были во всем честными. Пользование шпаргалками было наименьшим грехом, но честность была нашим идеалом, и обвинения в личной нечестности по отношению друг к другу боялись. Я (наверное, не только я) старался быть честным и по отношению к секретарям парткомов и райкомов, которые были нашими товарищами. В нас теплились некие моральные обязательства в соблюдении честности, но, пожалуй, только теоретически, и по отношению к государственной политической машине, как дань уважения к памяти революционеров, посвятивших себя борьбе ради свободы от эксплуатации.

Государство же, словами пропагандируя стремление к честности и высоким моральным устоям, на деле в общественные отношения вносило уроки лицемерия, начиная от «свободных» выборов и продолжая до «добровольной» подписки на заем, деньги на который само государство и давало, включив их в зарплату и стипендию. Ведь государство само, а не какой-то хозяин, назначало расценки и нормы, премии и оклады, в том числе и себе в лице высших руководителей особенно не выскакивая за средний уровень по стране.

Через наши пожертвования в виде займов Государство хотело в нас воспитать доброту, бескорыстие, самопожертвование и патриотизм. Это была государственная глупость, потому что нет для человека более обидного и оскорбительного чем поведение властвующего хозяина, господина или разбойника, сначала дающего тебе деньги или свободу, а потом отнимающего. Нет, конечно, никто ничего не отнимал – нас побуждали это сделать добровольно, по велению сердца и разума. Но отказ хотя бы одного из студентов от подписки на заем в размере месячной стипендии, а работающих в размере чуть больше месячного заработка, расценивался как неумение партийной организации вести работу по разъяснению и воспитанию, поэтому с отказывающимся беседовали до тех пор, пока он, плюнув на все, не соглашался.

Мы расценивали заем как налог, как побор, хотя обещалось, что по истечении срока деньги государство вернет, но тут война случилась, сроки проходили, деньги не возвращали, и, как озлобленная насмешка над «честностью» государства, некоторые этими облигациями обклеили свои туалеты (как оказалось, зря).

Другим видом навязываемой добровольности были Социалистические обязательства по перевыполнению плана.

Если виртуозный и сметливый токарь сделает много деталей, то в следующий отчетный период «по его инициативе» повысят норму выработки и зарплата останется прежней, если повышение зарплаты не предусмотрено планом. Какой бы крестьяне не вырастили урожай, в конце года они вынуждены, демонстрируя трудовой энтузиазм, «добровольно» всё сдать сверх плана государству. Можно сказать, что охватывающая все сферы деятельности Советских людей сверхплановость, не дающая повышения личного заработка, была одним из решающих факторов гибели Советской власти.

Вот я говорю «государство», но ведь Россия до сих пор подчинена самодержавной власти. Абсолютно всё, что делалось в России, делалось по указанию и под контролем Сталина.

Естественно, что мы всё это обсуждали, и не было среди нас ни одного, кто бы понимал, зачем эта глупая клоунада добровольности творится. Но при этом имя Сталина никогда, ни при каких обстоятельствах не называлось.

Народ с этой добровольностью смирился, считая это такой же процедурой, как отправление естественных потребностей. Процедура не эстетична, но необходима. Моральное принуждение в общественных отношениях, направленное на демонстрацию нашей преданности партии и правительству, было органической составляющей нашей жизни. Мы считали это досадным изъяном в нашем самом справедливом, самом разумном обществе, где мы стремились к честности в людских и гражданских отношениях на своем уровне.

Гражданские отношения, где требовалась искренность, и общественные отношения, где искренность не подразумевалась, находились на разных берегах реки жизни.

Насильно навязываемая добровольность давала в воспитании результаты прямо противоположные желаемым.