Современная китайская драма

С у. Невестушка, нельзя же в самый-то разгар лета, положив голову на лепешки, подыхать с голоду. Глянь, просо скосили, початки кукурузы налились, кошке лучше осенью помышковать… да и кто из членов коммуны не тащит сейчас с поля охапку-другую? Осенью скотине и той нарыльник снимают, чтоб попаслась по краю поля. Кто ж тебе мешает под вечер с корзиной покружить в поле, собрать кой-чего?

Ф э н. Столько лет живу на свете, чужого еще не брала, а ну как схватят за воровство?

С у. Фу, какое это воровство! У них наверху это называется мелким присвоением, ну застукают, рожу скорчат, да и все. Мы уж все свыклись с этим, в плоть вошло, разве что на железного Ли напорешься, а кто другой, тот зажмурится, мимо пройдет.

Ф э н. Видишь, а он-то небось не пройдет!

С у. Опять за свое! Если бы все начальники такими, как он, гвоздями да заклепками были, крестьянам совсем бы житья не стало!

Ф э н (развеселившись). А если как ты?

С у. Как я? Тогда по бедности без штанов бы остались.

Ф э н. Зато и забот никаких.

С у. Почему же?

Ф э н. Без штанов-то в поле работать не выйдешь.

С у. Ну и язычок у тебя, невестка…

В это время с поля доносится хихиканье. С у  бежит туда. Фэн хмурится, вздыхает. Вскоре возвращается  С у.

Живо домой! Псу штаны надобно постирать.

КАРТИНА ДЕВЯТАЯ

Ночь. Прошел дождь. Слышны отдаленные раскаты грома. Пробивается слабый свет луны. Кто-то с треском ломает початки кукурузы. Раздается хруст… Л и  В а н ь ц з я н, громко бранясь, за руку выводит из-за кисейного занавеса на освещенную авансцену  Ф э н.

Ф э н. Брат Ли, отпусти, это я!

Л и. Ничего не знаю, кроме того что этой ночью ты седьмая, кого я поймал. Прямо с корзиной и пошли в бригаду, утром на собрании честно признаешься во всем.

Ф э н. Судить будете?

Л и. А как же иначе?

Ф э н. Братец, отпусти меня!

Л и. Раз отпустишь, в следующий ты, срамница, снова придешь.

Ф э н. Я, что ль, срамница?

Л и. Известное дело, кто ворует, тот и бесстыжий. Теперь многие этим занимаются, уж и не говорят «ворует», говорят «берет», «присваивает», оглянуться не успеешь, все разберут да присвоят, чем тогда с государством расплачиваться будем? Чем людей кормить, а?

Ф э н (с отчаянием). Меня и ешьте, нате жрите, бесстыжую старую дуру!

Л и. Ты давай не распускайся и не валяй дурака. Ли Ваньцзян с шестнадцати лет с винтовкой в руках воюет, все на своем веку перевидал — и японцев, и помещичьи отряды! Ты меня на испуг не возьмешь!

Ф э н. Заслуги у тебя немалые! Ничего не боишься, а вот голода ты боишься аль нет? Я девятнадцати лет к вам в село пришла, разве от меня когда чего худого видели? Кабы не я, не сорвать тебе «черной заплаты» с красной деревни! Да только, как содрали, мой старик скоро с ума и спятил, одно и знает, что есть да пить, день и ночь хожу за ним, мочи нет, о-ох, это житье! Да, бесстыжая я, давно совесть потеряла, вон не стыжусь у Су Ляньюя краденое брать!

Л и. Ты?

Ф э н. Что ты удивляешься, известно, припрячут от начальства и делят меж собой.

Л и. Нечего сказать, хорош этот Су!

Ф э н. Я бесстыжая, говоришь, а ведь я и впрямь ошиблась в тебе! Нечего судить меня, мне давно эта жизнь опостылела, брошусь в колодец — судите мой труп… (Плачет.) Ой, мамочки…

Л и. Не надо так, сестрица, время за полночь, людей напугаешь…

Ф э н. Бесстыжая, бесстыжая я, не на что мне больше жить… ой, мамочки мои…

Л и. Сестрица, сестрица, это я, я сам бесстыжий, будет тебе!

Ф э н (смахивая слезы, встает). Ты и есть бесстыжий! Деревню довел до того, что людям есть нечего, а с тебя как с гуся вода! Еще хватает совести накидываться на людей, то-то никто в грош твоих слов и не ставит!

Л и (перебросив себе на спину ее корзину). Сестрица, сестрица…

Ф э н. Что заладил «сестрица, сестрица…»! Перетрусил больше, чем я…

Л и. Я к тому, что больше сюда уж не ходи.

Ф э н. Нет, я еще приду!

Л и. Еще?

Ф э н. Чтоб ты арестовал меня и чтоб я наконец увидела тебя с довольной рожей. А то, как ни погляжу, все мрачнее тучи, будто задолжала тебе двести чохов[62], отродясь мне не улыбнулся.

Л и. Н-да… Ты уж больше не приходи. Не то придется отказаться от партийной работы.

Ф э н. Все одно приду!

Л и. Пес хворает, и ты тоже, что ли?

Ф э н. Я тоже.

Л и. Душевнобольная?

Ф э н. Не, я от голода.

Л и. Ты…

Ф э н. Ну да, от голода, на пустой желудок спать не могу, в голову всякая чертовщина лезет, а то начну думать о наших деревенских… взять хоть тебя, за тридцать уже, а ни семьи, ни жены, ты-то думаешь об этом?

Воцарилось молчание, слышны звуки дождя.

Снова дождь зарядил, сыро, зябко, может, укроемся мешком, у меня с собой еще один есть.