Если бы только сон У Чана не был таким крепким, он давно открыл бы глаза и понял, что с ним что-то не так. Никчемная муха по собственной жадной, ненасытной натуре сама находит себе ловушку в застывшем засахаренном нектаре. У Чан вцепился в постель, не понимая, что его исход уже предрешен. Покрытый испариной лоб уткнулся в подушку и прилип к ней. Прерывистое дыхание опалило лицо до того, что под дрожащими ресницами проступила влага. Однако муки все никак не прекращались, а тело только сильнее желало слиться с ворохом смятых простыней. Мгновение назад напряженная спина У Чана походила на камень, выражение лица было сложным, болезненным и свирепым одновременно. В конце концов его накрыло ароматом весеннего, разреженного воздуха после дождя и с губ слетел мокрый всхлип.
Влажная пелена не сошла с глаз, когда У Чан осторожно приподнял ресницы. Хватая ртом воздух в попытке восстановить дыхание, перепуганный, он больше ни звука не проронил – в ушах все еще громко звенело страдальческое стенание, вырвавшееся из него. Неужели сон так легко мог превратить нравственного молодого господина в зверя, готового рвать под собой простыни? С ледяным ужасом У Чан ощутил, насколько он и его нижнее одеяние промокли от пота. Кожа и ткани слиплись, будто став единым. Из-за ощущения собственной грязи уже было и не разобрать, что тут испарина, а что – его стыд и позор.
Некоторое время он, застыв в той же позе, в которой и проснулся, жалел себя, следом же проклинал, а после снова жалел. Когда стало совсем невыносимо, У Чан вскочил с кровати, с отвращением сбросил с тела всю одежду и переоделся в чистое. Конечно, лучше всего сейчас было отправиться в купальню и смыть все пережитое, но он не знал, что делать с тем, что лежало у его ног.
Все еще стояла глубокая ночь. Луна смущенно пряталась за туманным полотном облаков. По тенистой тропинке У Чан вышел к заднему дворику монастыря, оборудованному каменными плитами для стирки и широким колодцем. Место несложно было найти, поскольку поутру, когда наследник только направлялся в столовую, ему навстречу отсюда шли местные послушники с корзинами стираного белья.
Только он замочил одежды, взял в руки вываренный кусок из плодов мыльного дерева и приготовился разобраться с нависшей проблемой, как за спиной послышались шаги. Желания оборачиваться не нашлось, но все же У Чан приготовил недобрый оскал для незваного гостя, чтобы сразу спугнуть его. Сейчас точно не нужны были лишние свидетели, а особенно те, кто мог завести с наследником разговор. И именно такой человек подошел к нему. Фигура с тусклым фонарем в руках остановилась у склонившего голову над бадьей с мутной водой и присела, сравнявшись с ним.
– Чем занят? – прозвучало над ухом У Чана.
Наследник догадывался, кто это был. Любой другой окликнул бы его, чтобы поздороваться или извиниться за беспокойство, но только не Мэн Чао. Конечно же, это оказался он. Его за редким случаем посещала мысль, что время от времени не стоит нарушать чужие границы.
– Стираешь? Ха-ха! Почему сам взялся за такое грязное дело? Не мог слугам поручить?
Не вынимая рук из воды, У Чан молчал. Молодой господин, что посреди ночи пришел в место, куда обычно его нога не ступала, не мог не вызвать подозрения, как и не в силах был открыть истинную причину своих побуждений. Поэтому, чтобы пресечь на корню насмешки приятеля, он сдержанно буркнул:
– Тебе-то какой интерес?
Мэн Чао томно вздохнул. Между густых серебряных бровей наследника показалась морщинка недовольства.
– Ты что, пил? – Он бросил косой взгляд на сидящего рядом с ним и поразился своей проницательности. От Мэн Чао и правда исходил резкий аромат кисло-сладкого вина, и его кожу цвета слегка пожелтевшей рисовой бумаги разбавил оттенок багрового румянца – а ведь этот юноша, даже отпуская шутки ниже пояса, не смущался. У Чан хотел было узнать, что случилось в Чжоухэ после его ухода, ведь он оставил приятеля с госпожой Луань, но замешкался, и вопрос приятеля застал его врасплох:
– Что же случилось с тобой на городской площади? – К тому времени У Чан уже не смотрел на него, и Мэн Чао ничего другого в голову не пришло, как дернуть его за руку. Свет в бумажном промасленном фонарике колыхнулся. – Да, я выпил, каюсь! Но это всего лишь от печали, что мой товарищ не до конца честен со мной. Не рассказываешь мне ничего, будто бы тебе в прошлой жизни язык укоротили!
У Чана переполняло недовольство из-за происходящего, лоханка так и норовила улететь в голову приятеля, а тот, словно специально, накалял атмосферу, вопрошая гундосым голосом:
– Я искал тебя, и судьба нас столкнула. Так поделись, что у тебя происходит?
– Угомонись! – Наследник раздраженно ударил по бадье, отчего вода пролилась через край.