Быстро оделся, выскочил на улицу. Ветер вернулся в степь, задувал неистово – будто отрабатывал за пропущенные дни. Крутил серую пелену из крошек слежавшегося снега, отрывал от крыш листы шифера и сбрасывал вниз, на пустые дорожки городка. Настоящий ураган.
Марат перебежками добрался до угла гостиницы – оттуда оставался один рывок до Дома офицеров, последнее выглаженное ветром пространство. Позорно опустил уши у шапки и завязал тесемки под подбородком, как боец-первогодок. Подождал, смущённо осознавая: совсем не ураган – причина задержки. А какое-то дурацкое волнение, стыд. Разозлился на себя, выскочил, нагнулся навстречу бешеному потоку – будто лёг на него; полы шинели развевались, как мохнатые крылья. Добежал, поднялся по ступеням крыльца, отжал тугую дверь. В тамбуре снял шапку, перевязал, надел, как положено, – сплюснутым с боков домиком, чуть сдвинув на брови. Вошёл в холл.
У входа сидел вечный дежурный, положив ноги на тумбочку. На этот раз в руках у него был учебник по шахматам. Сержант поднял взгляд, вскочил. Отдал честь:
– Здравия желаю, товарищ лейтенант!
– И тебе не хворать, сержант. Ольга Андреевна у себя?
– Так она же… – боец растерянно развёл руками. – Она же в Чите, на курсах, на три недели уехала. Вы разве не знали?
– Нет, не знал. – Тагиров всеми силами старался скрыть разочарование. – Вот, книжку принёс передать.
И зачем-то показал дежурному сборник.
– Так пойдемте, товарищ лейтенант, в её кабинет. Там и записка вам оставлена. – Сержант снял с доски ключи, зашагал по коридору.
Записка! Значит, помнит о нём! Может быть, даже скучает.
Дежурный открыл дверь, пропустил Марата вперёд.
– Вон, в шкаф книгу поставьте. А письмо на столе.
Лейтенант забрал длинный, совсем не похожий на обычные армейские конверт; засунул за отворот шинели. Кивнул сержанту:
– Спасибо, позже прочту.
Ветер понимал, что Марату не терпится быстро попасть домой. По-товарищески помогал, толкал в спину, домчал мгновенно.
Щёлкнул выключателем. Торопясь, достал конверт, разорвал неловкими пальцами.
Еле уловимый запах её духов. Или показалось?
Счастливый Марат, дурацки улыбаясь, сел на скрипнувшую койку. Ему показалось, или вот в этом «Ха-ха, в щёчку» был какой-то кокетливый намёк?
Монгольская одиночка – словно из Средневековья: криво обмазанные грязные стены, совершенно непрозрачное окно в ладонь под потолком. Ржавая бадья – «параша», постелью – куча сопревшей соломы прямо на полу. Железная скрипучая дверь – на улицу, в проход между бараками. И жуткий, невозможный холод.
В обед принесли миску чего-то ужасного: даже не капуста с гнилью, а гниль с капустой. Хлеба не полагалось. Вязьмин понюхал, вылил в парашу. Глотнул вонючей воды из захватанной кружки, едва не вернул её туда же.
Сгрёб солому в кучу, лёг. Запахнул шинель, сунул руки под мышки – от стужи помогло мало. Саднило разбитое лицо. Провалился в забытье, как в болотную ледяную жижу. Время зависло. Сколько прошло: сутки, двое?
Когда загремели ключи в замке – выдернулся с трудом из полусна. На мгновение потеплело: вдруг Марат? Или монгольский капитан – тоже неплохо.
Начал подниматься с лежанки навстречу тени, закрывшей едва видный проход в камеру. Едва уловил какое-то немыслимо быстрое движение – в голове взорвалась ослепительная вспышка. Погасла.
Пришла тьма. Навсегда.
Утром Тагиров за пять минут до назначенного времени был на КПП. Подъехал старенький газик с монгольскими номерами, мигнул фарами. Марат подошёл, распахнул дверь, вежливо сказал:
– Сайн байнуу, кампан Доржи![15]
Капитан поморщился:
– Не надрывайтесь, лейтенант. Садитесь, поедем в тюрьму, ваш друг-прапорщик жаждет встречи. Иначе отказывается отвечать на мои вопросы. Может, и вам чего расскажет. Насколько мне известно, есть у майора Пименова к нему отчаянный интерес.
Когда поехали, Тагиров полюбопытствовал: