— Пока, ничего. Но, вскоре, я вас призову. Ты должна усвоить одну вещь: твоя семья больше не будет питаться ядом.
— Правда?
Эви вытянулась и, не открывая глаз, поцеловала стену.
— Правда.
Глаза Эви открылись, голова повернулась и она уставилась прямо в камеру, прямо на Дона.
Тот сидел в будке и мастурбировал. Её неожиданное пробуждение заставило его вздрогнуть. Что за хрень? Почему она проснулась? Разве, она не должна вся покрыться паутиной? Эта сука обманула его? Если так, у неё отлично получилось: лицо спокойное, тело расслаблено.
Дон включил микрофон.
— Заключенная. Ты смотришь прямо в камеру. И взгляд у тебя недобрый. У тебя проблемы какие-то?
Та тряхнула головой.
— Простите, офицер Питерс. Простите за лицо. Никаких проблем.
— Извинения приняты, — ответил Дон. — Не делай так больше. — И добавил: — Откуда тебе известно, что это я?
Эви не ответила.
— Кажется, вас хочет видеть директор, — сказала она. Ответить он не успел, позвонили из администраторской.
Глава 11
Бланш Макинтайр сказала Дону подождать, директор придет минут через пять. Сказано это было таким тоном, будто Бланш не было никакого дела до того, что происходило в тюрьме, да и в остальном мире, тоже.
Его руки, слегка, тряслись, пока он наливал себе кофе из машины, расположенной прямо под идиотским плакатом с котенком и надписью «Держись, малыш». Налив кофе, он плюнул в чёрную жижу, оставшуюся в контейнере. Старая злобная сука Коутс целыми днями курила и пила кофе. Плюя, он представил на месте кофеварки её лицо. Господи, почему она не сдохнет от рака лёгких и не оставит его в покое?
Неожиданная реакция сумасшедшей из десятой камеры не оставляла у Дона сомнений в том, что Сорли или Демпстер следили за ним. Плохо дело. Не нужно было заниматься тем, чем он занимался. Они ждали его осечки и, после встречи с Коутс этим утром, он допустил её.
Никто в здравом уме не стал бы его осуждать. Учитывая, какому давлению он подвергается со стороны Коутс каждый день, и толпу преступниц, которым он каждый день вынужден вытирать сопли, странно, что он, до сих пор, никого тут не убил.
Что плохого в том, что он сделал? В конце концов, если официантку ни разу за весь день не шлёпнут по заднице, день, считай, для неё прошел зря. Если женщине не нравится, что ей свистят вслед, зачем она так одевается? Они так одеваются, потому что им нравится, когда к ним пристают, вот, в чём дело. С каких пор всё перевернулось с ног на голову? В нынешние политкорректные времена женщине, даже, комплимент сделать нельзя. А шлепок по заднице или щипание за сиськи, разве, не комплимент, своего рода? Нужно быть конченным дебилом, чтобы этого не понимать. Если Дон шлёпает бабу по заду, это не значит, что у неё уродливый зад. Он делает это потому, что у неё отличный зад. Это же, всего лишь, игры.
Заходил ли он за черту, когда-нибудь? Да, бывало. И не раз. И он готов возложить на себя часть вины. Для здоровой половозрелой женщины тюрьма — не самое приятное место. Дырок тут больше, чем в швейцарском сыре и почти нет колбасок. Они будут привлекать к себе внимание, это неизбежно. Бороться со своей природой невозможно. К примеру, эта Сорли. Наверное, она и сама этого не осознавала, но где-то, глубоко внутри, она хотела его. Она подавала ему определенные сигналы. Движение бедром в его сторону в столовой, касание языком губ во время вытачивания ножки для стула, похотливый взгляд через плечо.
Конечно, Дон не забывал, что подобные недвусмысленные намеки от подонков и преступников могут повлечь серьезные неприятности. Но, ведь, он же человек. Его нельзя винить за следование своим мужским потребностям. Старой деве Коутс этого никогда не понять.
Опасности самому загреметь за решетку он не видел. Ни один суд не примет во внимание слова шлюхи-наркоманки, даже пары шлюх-наркоманок, но его работа, всё же, висела на волоске. Если на него снова донесут, директор обещала предпринять какие-то действия.
Дон задумался. А, может, вся эта зацикленность Коутс на нём была своего рода безумной увлеченностью им? Дон видел это в фильме с Майклом Дугласом и Гленн Клоуз.[61] Когда он его смотрел, то чуть не обгадился от страха. Одержимая женщина пойдёт на что угодно, чтобы охомутать тебя.
Неожиданно, он подумал о матери, которая отговорила его бывшую, Глорию, выходить за него замуж, сказав:
— Донни, я знаю, как ты ведешь себя с девочками.
Боль от этих слов пронзила его насквозь, потому что он любил маму, любил её холодное касание его горячего лба в детстве, когда он болел, помнил, как она пела ему о том, что он её единственное, самое дорогое солнышко. И как она могла такое сказать? Всё из-за того, что он работал в женской тюрьме?
В голове мелькнула мысль позвонить матери, но он отбросил её, она уже взрослая.
Сейчас он имел дело с обширным бабским заговором. Дура из десятой камеры, каким-то образом, узнала, что его вызывает директор. Он не мог быть уверен, что они все были заодно (это было бы безумием), но и утверждать обратного он не стал.
Он присел на край стола и случайно уронил на пол, стоявшую на нём небольшую кожаную сумочку.