Спин

– То есть они пережили Спин?

– Может быть.

– И эти планеты живые, Джейс? На них есть жизнь?

– Этого мы узнать не можем. Но вокруг них нет защитной мембраны, и по нашим стандартам их звездное окружение ведет себя крайне враждебно.

– И что это значит?

– У меня нет ответа. Ни у кого нет. Мы считали, что сумеем провести более осмысленный сравнительный анализ, когда сеть репликаторов разрастется. Ведь, по сути дела, мы создали нейросеть невообразимых масштабов. Репликаторы общаются между собой – примерно так же, как общаются нейроны, но через века и световые годы. Их жизнедеятельность – абсолютная, всезатмевающая красота. Их сеть превосходит любую сеть, когда-либо созданную человеком. Они собирают информацию, сортируют, отправляют на хранение, присылают нам…

– И что же пошло не так?

– Может, сказался возраст. – Он говорил так, словно ему больно было говорить. – Все старится, и самый защищенный генетический код тоже. Наверное, в процессе эволюции репликаторы вышли за рамки прописанной программы. Или…

– Давай ближе к делу. Что случилось, Джейс?

– Данных становится меньше. Репликаторы, забравшиеся максимально далеко от Земли, присылают фрагментарную и противоречивую информацию. Что это значит? Потенциально – много чего. Если они умирают, мы столкнулись с развитием врожденного дефекта в их конструкционном коде. Но некоторые из давно работающих ретрансляционных узлов тоже начинают отказывать.

– Кто-то вывел их из строя?

– Слишком поспешный вывод. Вот тебе другая мысль. Запустив этих тварей в облако Оорта, мы создали простейшую межзвездную экологию: лед, пыль, искусственная жизнь. Но что, если мы не первопроходцы? Что, если межзвездная экология не так проста, как кажется?

– То есть в космосе могут быть и другие разновидности репликаторов?

– Не исключено. Если так, то они ведут борьбу за ресурсы. Быть может, даже питаются друг другом. Мы думали, что отправляем наши устройства в стерильную пустоту. Но вдруг в этой пустоте имеются конкурирующие виды? Или даже хищники?

– Джейсон… Их, по-твоему, пожирают?

– Возможно, – ответил он.

* * *

Проблески вернулись в июне и на сей раз продержались почти сорок восемь часов.

В августе – пятьдесят шесть проблесковых часов плюс периодические проблемы с телекоммуникациями.

Когда все повторилось в конце сентября, никто не удивился. Почти весь первый вечер я провел за задернутыми шторами, не обращая внимания на небо: смотрел кино, скачанное неделей раньше. Старый фильм, еще доспиновый. Смотрел не ради содержания, но ради человеческих лиц. Чтобы вспомнить, как они выглядели в те времена, когда люди жили без страха перед будущим. Когда люди говорили о Луне и звездах без иронии и ностальгии.

Тут зазвонил телефон.

Не мой сотовый, и не тот зашифрованный, который прислал Джейс. Я немедленно узнал трехтоновый звонок, хотя не слышал его уже много лет. Он был различим, но едва-едва, ибо этот телефон я оставил в кармане куртки, а куртку повесил во встроенный шкаф в коридоре.

Телефон пропиликал еще дважды, прежде чем я выудил его и сказал:

– Алло?

Ожидая, что ошиблись номером. Желая услышать голос Дианы. Желая и страшась услышать ее голос.

Но голос оказался мужской. Голос Саймона, сообразил я с некоторым опозданием.

– Тайлер? Тайлер Дюпре? Это ты?

За долгие врачебные годы мне довелось принять немало срочных вызовов, и я сразу понял, что Саймон сильно встревожен.

– Да, это я, Саймон. Что случилось?

– Мне не следует с тобой разговаривать. Но я не знаю, кому еще позвонить. Не знаю никого из местных врачей. А она очень больна. Совсем больна, Тайлер! По-моему, лучше ей не становится. Думаю, ей надо…

В этот момент связь оборвалась из-за проблесков, и я не услышал ничего, кроме помех на линии.

4 × 10 9 нашей эры

Следом за Дианой вошел Ен, два десятка его кузенов и кузин и столько же незнакомых людей, готовых к путешествию в новый мир. Джала поторапливал их окриками; когда все собрались внутри, он опустил гофрированную металлическую дверь. Свет потускнел. Диана обхватила меня рукой, и я проводил ее на относительно чистый участок склада под закрепленной у потолка галоидной лампой. Ибу Ина раскатала на полу джутовый мешок, чтобы Диане было куда прилечь.

– Шум! – сказала вдруг она.

Едва приняв горизонтальное положение, Диана закрыла глаза: не уснула, но, по всей видимости, совершенно обессилела. Я расстегнул ее блузку и стал аккуратно обнажать рану.

– Мой саквояж…

– Да, конечно.

Окликнув Ена, Ина велела ему сбегать наверх и притащить оба чемодана: мой и ее.

– Шум… – повторила Ина.

Я убирал от раны ткань, отделяя ее от запекшейся кровавой корки; Диана морщилась от боли, но, чтобы определиться с врачебным вмешательством, мне нужно было сперва оценить характер ранения.

– Какой шум?

– Вот именно! – воскликнула Ина. – Сейчас утро, в доках должен стоять шум. Но снаружи все замерло. Тишина.

Я поднял голову. Ина была права. Тишина – лишь нервозный ропот минангских селян и еле слышная дробь дождя на высокой металлической крыше.

Но сейчас мне хватало и других забот.

– Спросите у Джалы, – сказал я. – Узнайте, что происходит.