Спиноза Б. Избранные произведения

предпочтительнее было бы действовать лживо, т.е. (само собой ясно) для людей предпочтительнее было бы быть согласными друг с

другом только на словах, а на деле быть противными; а это (по кор.

т. 31) нелепо. Следовательно, человек свободный и т.д.; что и

требовалось доказать.

С

холия. Если же спросят: «А что если бы человек мог посредством

вероломства освободиться от смертельной опасности, разве разум

ввиду собственного самосохранения не посоветовал бы ему быть

вероломным?» — то я отвечу так: «Если бы разум советовал это, то

он советовал бы это всем людям, и, следовательно, разум вообще

советовал бы людям только лживо условливаться соединять свои

силы и иметь общие права, т.е. на самом деле общих прав не иметь; а

это нелепо».

Теорема 73.

Ч

еловек, руководствующийся разумом, является более свободным в

государстве, где он живет сообразно с общими постановлениями, чем в одиночестве, где он повинуется только самому себе.

5

79

Д

оказательство. Человек, руководствующийся разумом (по т. 63), но

страхом, приводится к повиновению, но поскольку он стремится

сохранять свое существование по предписанию разума, т.е. (по

сх. т. 66) поскольку он стремится жить свободно, желает

сообразоваться с требованиями общей жизни и пользы (по т. 37), и

следовательно (как мы показали в сх. 2 т. 37), жить сообразно с

общими постановлениями государства. Следовательно, человек, руководствующийся разумом, дабы жить тем свободнее, желает

соблюдать общие права государства; что и требовалось доказать.

С

холия. Все, сказанное нами касательно истинной свободы человека, относится к твердости духа, т.е. (по сх. т. 59, ч. III) к мужеству и

великодушию. И я не считаю нужным показывать здесь отдельно все

свойства твердости духа и еще менее то, что человек, твердый духом, никого не ненавидит, ни на кого не гневается, никому не завидует, ни

на кого не негодует, никого не презирает и всего менее бывает объят

самомнением. Как это, так равно и все другое, относящееся к

истинной жизни и благочестию, легко можно вывести из т. т. 37 и 46

этой части, именно из того, что ненависть должна быть побеждаема, наоборот, любовью и что всякий, руководствующийся разумом, желает другим того же блага, к которому сам стремится. К этому

должно прибавить также то, что было сказано нами в сх. т. 50 этой

части и в других местах, именно, что человек, твердый духом, прежде всего помнит, что все вытекает из необходимости

божественной природы, и потому все, что он считает за тягостное и

дурное, далее все, что ему кажется нечестивым, ужасным, несправедливым и постыдным, — все это возникает вследствие того, что он представляет вещи смутно, искаженно и спутанно; по этой

причине он прежде всего стремится к тому, чтобы представлять вещи

так, как они суть в себе, и удалить истинные препятствия для знания, каковы ненависть, гнев, зависть, осмеяние, самомнение и прочее в

этом роде, что мы указали в предыдущих теоремах. А потому, как

мы сказали, он стремится, насколько возможно, поступать хорошо и

получать удовольствие. До каких пор простирается человеческая

добродетель в преследовании этого и на что она способна, я покажу в

следующей части.

5

80

П

РИБАВЛЕНИЕ

С

казанное мною в этой части о правильном образе жизни расположено

не в таком порядке, чтобы все можно было обнять с одного взгляда; оно доказано мною разбросанно, сообразно с тем, как легче можно

было вывести одно из другого. Поэтому я предположил здесь все это

снова собрать и свести к главным пунктам.

Г

л. I. Все наши стремления или желания вытекают по необходимости

нашей природы таким образом, что могут быть поняты или через

одну только нее, как через свою ближайшую причину, или же, поскольку мы составляем часть природы, которая сама через себя, без других индивидуумов, адекватно представлена быть не может.

Г

л. II. Желания, вытекающие из нашей природы таким образом, что

могут быть поняты через одну только нее, — это те желания, которые относятся к душе, поскольку она представляется состоящей

из идей адекватных; остальные желания относятся к душе, лишь

поскольку она представляет вещи неадекватно, и сила и возрастание

их должны определяться не человеческой способностью, а

могуществом вещей внешних. Поэтому первые справедливо

называются действиями, вторые же состояниями пассивными, ибо

первые всегда показывают нашу способность, вторые же, наоборот,

— нашу неспособность и познание искаженное.

Г

л. III. Наши действия, т.е. те желания, которые определяются