Спиноза и проблема выражения

Различие между двумя знаменитыми случаями матереубийства – Нерон, убивающий Агриппину, и Орест, убивающий Клитеменстру, – может кое-что нам прояснить. Мы полагаем, что Орест не виновен потому, что Клитеменстра, начав с убийства Агамемнона, поместила себя в связность, которая более не может компоноваться со связностью Ореста. Мы считаем Нерона виновным потому, что ему следовало быть злым, дабы воспринимать Агриппину под связностью, абсолютно несовозможной с его связностью, и дабы связать образ Агриппины с образом действия, кое уничтожило бы ее. Но во всем этом нет ничего, что выражало бы сущность.^[434] Единственное, что имеет место, – это встреча двух тел под несовозможными связностями, единственное, что имеет место, – это связь образа действия с образом тела, чья связность не компонуется с связностью действия. Тот же самый жест является добродетельным, если за объект принимается нечто, чья связность компонуется с его связностью (так, есть приветствия, которые выглядят как удар). Отсюда вторая ошибка Блейенберга. Последний полагает, будто, согласно Спинозе, зло становится благом, преступление добродетелью, если только оно выражает некую сущность, будь то даже сущность Нерона. И Спиноза лишь наполовину снимает такое заблуждение. Не только потому, что Спиноза теряет терпение от неуместных и даже дерзких притязаний Блейенберга, но, главным образом, потому, что «аморалистский» тезис – такой, как тезис Спинозы, – может быть понят только с помощью определенного числа провокаций.^[435] Поистине, преступление ничего не выражает в сущности, оно не выражает никакой сущности, даже сущности Нерона.

Следовательно, зло появляется только в третьем порядке, порядке встреч. Оно означает лишь то, что компонующиеся связности не являются всегда связностями встречающихся тел. И еще, мы увидели, что зло – это ничто во всеобщем порядке встреч. Опять же, оно – ничто и в экстремальном случае, когда связность разлагается, ибо такое разрушение не затрагивает ни реальность сущности в себе, ни вечной истины связности. Остается, таким образом, один единственный случай, когда зло, по-видимому, является чем-то. В длительности своего существования существующий модус, согласно создаваемым им встречам, проходит через вариации, каковые суть вариации его способности действовать; итак, когда способность действовать уменьшается, существующий модус переходит к наименьшему совершенству.^[436] Не пребывает ли зло в таком «действии перехода к наименьшему совершенству»? Как говорит Блейенберг, зло должно существовать, когда мы лишаемся более совершенного условия [существования].^[437] Знаменитый ответ Спинозы: нет никакого лишения в переходе к меньшему совершенству, лишение – это простое отрицание. Зло – ничто даже в таком последнем порядке. Человек становится слепым; человек, только что воодушевленный желанием блага, вдруг охватывается чувственным влечением [appétit]. У нас нет никакого основания говорить, что он лишается более совершенного состояния, ибо такое состояние в рассматриваемый момент принадлежит его природе не более, чем природе камня или дьявола.^[438]

Мы предчувствуем затруднения, вызываемые этим ответом. Блейенберг быстро упрекает Спинозу в смешивании двух крайне разных типов сравнения: сравнение между вещами, не обладающими одной и той же природой, и сравнение между разными состояниями одной и той же вещи. Верно, что природе камня не принадлежит [способность] видеть; но зрение принадлежит природе человека. Отсюда, принципиальное возражение таково: Спиноза наделяет сущность некоего существа чуждой ей мгновенностью; «по Вашему мнению, к сущности вещи принадлежит только то, что она имеет в себе в данный момент».^[439] Тогда любой прогресс и любой регресс во времени становятся понятным.