Спиноза и проблема выражения

Будучи так определенным, естественное состояние манифестирует в себе то, что делает его непереносимым. Естественное состояние не жизнеспособно постольку, поскольку соответствующее ему естественное право остается теоретическим и абстрактным.^[458] Итак, в естественном состоянии я живу в случайности встреч. Верно, что моя способность определяется аффективными состояниями, в каждый момент заполняющими мою потенцию испытывать аффекты; верно, что я всегда обладаю всем совершенством, на какое я способен [capable] в зависимости от таких аффективных состояний. Но именно в естественном состоянии, моя потенция испытывать аффекты оказывается заполненной при таких условиях, что я испытываю не только пассивные аффективные состояния, отделяющие меня от моей способности действовать, но еще и пассивные аффективные состояния, преимущественно грустные, кои не перестает уменьшать саму эту способность. У меня нет никакого шанса встретить тела, непосредственно компонующиеся с моим телом. Было бы лучше, если бы я овладел в ходе нескольких встреч противостоящим мне телом; такой триумф или такая радость от ненависти не отменяют грусть, которую ненависть сворачивает; и, главным образом, я никогда не буду уверен, что еще одержу победу при ближайшей встрече, и, следовательно, я буду подвержен [affecté] постоянному страху.

Есть только одно средство сделать естественное состояние жизнеспособным: стараться организовывать встречи. Каким бы ни было встреченное тело, я ищу пользу. Но есть большая разница между поиском того, что полезно, наугад (то есть, старанием уничтожить тела, не согласующиеся с нашим) и поиском некой организации полезного (старанием встречать тела, согласующиеся по природе с нами, под связностями, в коих они согласуются). Только такое второе усилие задает собственно или истинно полезное.^[459] Несомненно, это усилие имеет свои границы: мы всегда будем предрасположены уничтожать определенные тела лишь ради того, чтобы существовать; нам не избежать любых плохих встреч, нам не избежать смерти. Но мы стараемся объединяться с тем, что согласуется с нашей природой, компоновать нашу связность со связностями, комбинирующимися с нашей, соединять наши жесты и мысли по образу согласующихся с нами вещей. От такого усилия мы в праве ожидать, по определению, максимум радостных аффективных состояний. Наша потенция испытывать аффекты будет заполнена при таких условиях, чтобы увеличилась наша способность действовать. И если мы спросим, в чем состоит то, что является для нас наиболее полезным, то увидим, это – человек. Ибо человек, в принципе, согласуется по природе с человеком; он компонует его связность со своей связностью; человек абсолютно или по-настоящему полезен для человека. Каждый, разыскивая то, что по-настоящему для него полезно, ищет, следовательно, также и то, что полезно для человека. Потому усилие организовывать встречи – это, прежде всего, усилие формировать ассоциацию людей под компонующимися связностями.^[460]

В Природе нет ни Добра, ни Зла, нет моральной оппозиция, но есть этическое различие. Такое этическое различие представляется в нескольких эквивалентных формах: между умным и безумцем, между мудрецом и невеждой, между свободным и рабом, между сильным и слабым.^[461] И, по правде говоря, мудрость или разум не имеют иного содержания, кроме силы и свободы. Это этическое различие не касается conatus’ а, ибо глупец, не менее чем умный, слабый, не менее чем сильный, стараются упорствовать в своем бытии. Оно касается рода аффективных состояний, задающих conatus. В пределе, свободный, сильный и разумный человек полностью определяется обладанием своей способностью действовать, присутствием в нем адекватных идей и активных аффективных состояний; напротив, раб, слабый обладают только страстями, исходящими из неадекватных идей и отделяющими их от собственной способности действовать.