Спиноза и проблема выражения

Если понятие выражения действительно обладает такой тройной значимостью – с точки зрения универсального бытия, специфического знания и индивидуального действия, – то мы не можем, в этом отношении, преувеличивать важность того общго, что объединяет Спинозу и Лейбница. Даже если они расходятся по каждому пункту в своем использовании и интерпретации понятия [выражения]. И их формальные разногласия, их разногласия в тоне уже предвосхищают разногласия в содержании. Мы замечаем, что не находим у Спинозы ни определения, ни развернутого доказателства выражения (хотя такое определение, такое доказателство постоянно подразумеваются в его книге). У Лейбница, напротив, мы находим тексты, развернуто трактующие понимание и расширение категории выражения. Но, странно, именно Лейбниц дает этой категории такое расширение, что она, в конце концов, покрывает все, включая мир знаков, подобий, символов и гармоний^[604], – тогда, как Спиноза проводит самое суровое ее очищение и строго противопоставляет выражения знакам или аналогиям.

Одним из наиболее ясных текстов Лейбница является Quid est idea.^[605]Определив выражение как соответствие габитусов между двумя вещами, Лейбниц различает два больших типа естественных выражений: те, что подразумевают некоторое подобие (рисунок, например), и те, что свертывают определенный закон или каузальность (прогнозирование). Но оказывается, что, в любом случае, один из терминов отношения выражения всегда превосходит другой: потому ли, что он рад тождеству, воспроизводимому вторым, потому ли, что он свертывает закон, развиваемый другим. И во всех случаях он «концентрирует» в своем единстве то, что другой «рассеивает во множестве». Выражение, согласно Лейбницу, обосновывает во всех областях только такое отношение Одного и Многого: то, что выражается, «наделено подлинным единством» по отношению к своим выражениям; или то, что возвращается к одному и тому же – выражение, – является единым по отношению к множественному и делимому выраженному.^[606] Но, таким образом, в выражение всегда вводится некая темная или смутная зона: высший термин – на основании своего единства – выражает более отчетливо то, что другой выражает менее отчетливо в своей множественности. Именно в этом самом смысле мы распределяем причины и следствия, действия и страсти: когда говорят, что плывущее тело является причиной некой «бесконечности движений частей водой», а не наоборот, то именно потому, что тело обладает единством, которое позволяет более отчетливо объяснить то, что происходит.^[607] Более того, как второй термин выражается в первом, так и первый, в некотором роде, обтесывает свое отчетливое выражение в темной области, которая со всех сторон окружает его и в которую он погружается: так, каждая монада прочерчивает свое особое отчетливое выражение на фоне тотального смутного выражения; она смутно выражает тотальность мира, но ясно выражает только одну его часть, вычитаемую или определяемую самим выразительным отношением, кое она поддерживает со своим телом. Мир, выражаемый каждой монадой, – это некий континуум, наделенный сингулярностями, и именно вокруг этих сингулярностей формируются сами монады как выразительные центры. То же годится и для идей: «Наша душа размышляет только о наиболее выделенных [singuliers] феноменах, отличающихся от других, и ни о чем не мыслит отчетливо, когда равно мыслит обо всем».^[608] Вот почему наша мысль не достигает абсолютно адекватного, абсолютно простых форм, пребываюющих в Боге, но остающихся в относительно простых формах и терминах (то есть, относительно простых во множестве, которое они свертывают). И это, к тому же, является истиной Бога, «различных точек зрения Бога» в тех областях его ума, которые касаются возможного творения: разнообразные тварные миры формируют тот темный фон, начиная с которого Бог творит наилучший мир, творя монады или выражения, выражающие его наилучшим образом. Даже в Боге, или, по крайней мере, в некоторых областях его ума, Единица [l’Un] комбинируется с «нулем», делающем творение возможным. Следовательно, в лейбницевской концепции выражения мы должны учесть два фундаментальных фактора: Аналогия, выражающая главным образом различные типы единств по отношению к множествам, которые они свертывают; Гармония, выражающая главным образом способ, каким множество в каждом случае соответствует своему единству референции.^[609]