Спиноза и проблема выражения

Но какова бы ни была важность этого противостояния, мы должны вернуться к тому, что является общим для Лейбница и Спинозы, к такому использованию понятия выражения, какое манифестирует всю силу антикартезианской реакции. Такое понятие выражения по существу триадично: мы должны различать то, что выражается, само выражение и выраженное. Итак, парадокс состоит в том, что, одновременно, «выраженное» не существует вне выражения и, тем не менее, на него не похоже, но существенным образом относится тому, что выражается, как отличное от самого выражения. Так что выражение является опорой для двойного движения: либо мы свертываем, подразумеваем, скатываем выражаемое в выражении, дабы только удержать пару «выражающее-выражение»; либо мы развиваем, объясняем, развертываем выражение так, чтобы восстановить выраженное («выражающее-выраженное»). Потому у Лейбница, прежде всего, имеется божественное выражение: Бог выражается в абсолютных формах или абсолютно простых понятиях, как в божественном Алфавите; эти формы выражают неограниченные качества, кои относятся к Богу как к своей сущности. Затем Бог заново выражает себя на уровне возможного творения: он выражается тогда в индивидуальных или относительно простых понятиях, монадах, соответствующих каждой «точке зрения» Бога; и эти выражения, в свою очередь, выражают целый мир, то есть тотальность выбранного мира, который относится к Богу как манифестация его «славы» и его воли. Мы хорошо видим у Лейбница, что мир не существовал бы вне выражающих его монад и что, однако, Бог заставляет существовать скорее мир, нежели монады.^[611] Эти две теоремы нисколько не противоречат друг другу, но свидетельствуют о двойном движении, благодаря которому выраженный мир сворачивается в выражающих его монадах и, обратно, благодаря которому монады развиваются и восстанавливают эту непрерывность фона, наделенного сингулярностями, вокруг которых они конституируются. Со всеми предыдущими оговорками, мы бы сказали так же, как и Спиноза. В триаде субстанции Бог выражается в своих атрибутах, атрибуты выражают неограниченные качества, конституирующие его сущность. В триаде модуса Бог заново выражает себя, или атрибуты, в свою очередь, выражают себя: они выражаются в модусах, модусы выражают модификации как модификации сущности, конституируя один и тот же мир посредством каждого атрибута. Именно в зависимости от своего характера, всегда триадичного, понятие выражения не допускает отсылки ни к каузальности в бытии, ни к представлению в идее, но выходит за пределы обоих и, фактически, двух своих особых случаев. Ибо, к диаде причины и следствия или к диаде идеи и ее объекта всегда присоединяется третий термин, который их трансформирует. Конечно же, следствие выражает свою причину; но еще глубже причина и следствие формируют некую серию, которая должна выразить нечто – нечто идентичное (или подобное) тому, что выражает другая серия. Так, реальная каузальность оказывается локализованной в выразительных сериях, между которыми пребывают некаузальные соответствия. Также, идея представляет объект и определенным образом его выражает; но еще глубже идея и ее объект выражают нечто, что является для них общим и, тем не менее, свойственным каждому их них: способность, или абсолют под двумя способностями, кои суть способности мыслить или знать, быть или действовать. Так, представление оказывается локализованным в определенном внешнем отношении идеи и объекта, причем и то, и другое, на свой манер, доволствуются выразительностью по ту сторону представления. Короче, повсюду выраженное вмешивается как нечто третье, трансформирующее их дуализмы. По ту сторону реальной каузальности, по ту сторону идеального представления мы обнаруживаем выраженное как третье, которое создает бесконечно более реальные различия, бесконечно лучше мыслимое тождество. Выраженное – это смысл: более глубокий, чем отношение каузальности, более глубокий, чем отношение репрезентации. Есть механизм тел, следующий реальности, есть автоматизм мышления, следующий идеальности; но мы узнали, что телесная механика и духовный автомат более выразительны, когда встречают свои «смыслы» и свое «соответствие» как такое необходимое основание, какое повсюду упускается в картезианстве.

Мы не можем сказать, что является более важным: разногласия между Лейбницем и Спинозой в оценке выражения; или их совместное обращение к этому понятию, дабы обосновать посткартезианскую философию.

Приложение: Формальный очерк плана этики и роль схолий в осуществлении этого плана

Следовало бы провести обширное исследование формальных процедур Этики и роли каждого элемента (определения, аксиомы, постулаты и так далее). Нам бы хотелось рассмотреть только специфическую и сложную функцию схолий.