Спиноза и проблема выражения

Истинная идея, с точки зрения формы, – это идеи идеи; а с точки зрения материи это адекватная идея. Так же, как идея идеи определяется как рефлексивная идея, адекватная идея определяется как выразительная идея. Термин «адекватное» у Спинозы никогда не означает соответствия идеи и объекта, каковой она представляет или обозначает, но внутреннее соответствие идеи с чем-то, что она выражает. Что же она выражает? Рассмотрим сначала идею как знание о чем-то. Она является истинным знанием лишь в той мере, в какой касается сущности вещи: она должна «развертывать» эту сущность. Но она развертывает сущность лишь в той мере, в какой она постигает вещь через ее ближайшую причину: она должна «выражать» саму эту причину, то есть «заключать в себе» знание о причине.^[230] Такая концепции знания является всецело аристотелевской. Спиноза не хочет сказать лишь то, что известные следствия-эффекты зависят от их причины. Он, на манер Аристотеля, хочет сказать, что знание следствия-эффекта само зависит от знания его причины. Но такое обновление аристотелевского принципа вдохновляется параллелизмом: то, что познание, таким образом, идет от причины к следствию-эффекту, должно пониматься как закон автономного мышления, как выражение абсолютной способности, от коей зависят все идеи. Это все равно, что сказать, что знание об эффекте, взятом объективно, «заключает в себе» знание о причине, или, что идея, взятая формально, «выражает» свою собственную причину.^[231] Адекватная идея – это именно идея, выражающая свою причину. Именно в этом смысле Спиноза напоминает, что его метод основывается на возможности сцепления идей друг с другом, причем одна идея является «совершенной причиной» другой идеи.^[232] Поскольку мы останавливаемся на ясной и отчетливой идее, мы обладаем только знанием о следствии-эффекте; или, если хотите, мы знаем только свойство вещи.^[233] Одна лишь адекватная идея, поскольку она выразительна, сообщает нам знание через причину или сообщает нам знание о сущности вещи.

Тогда мы видим, в чем состоит вторая часть метода. Нами всегда предполагается обладание истинной идеей, мы опознаем ее благодаря ее ясности. Но, даже если «врожденная сила» разума обеспечивает нас, сразу, и таким опознанием, и таким обладанием, мы все еще остаемся в простой стихии случайного (fortuna). Мы все еще не имеем адекватной идеи. Вся проблема метода становится следующей: как вырывать у случайного нашу подлинную мысль? То есть: как превратить подлинную мысль в адекватную идею, которая сцепляется с другими адекватными идеями? Мы исходим, таким образом, из истинной идеи. Мы даже обретаем преимущество – в зависимости от нашего намерения – выбирать истинную идею, ясную и отчетливую, которая вполне очевидно зависит от нашей способности мыслить, не имея никакого объекта в природе, например идею шара (или круга).^[234] Такую идею мы должны сделать адекватной, то есть, воссоединить с ее собственной причиной. Речь здесь не идет, как в картезианском методе, о том, чтобы знать причину, исходя из следствия-эффекта; такой ход не дал бы нам никакого знания о причине, кроме именно того, какое мы познаем в следствии-эффекте. Речь, напротив, идет о том, чтобы понять знание, какое мы имеем о следствии-эффекте с помощью знания – самого по себе более совершенного – о причине.