Спиноза и проблема выражения

Ясной и отчетливой идеи не достаточно, надо доходить до адекватной идеи. То есть: не достаточно показать, как следствия зависят от причины, надо показать, как подлинное знание следствия само зависит от знания причины. Таково определение синтетического метода. Во всех этих пунктах, Спиноза оказывается последователем Аристотеля, выступая против Декарта: «Это то же самое, что говорили древние, именно, что истинная наука идет от причины к действиям».^[284]Аристотель показал, что научное знание обретается благодаря причине. Он не говорил только о том, что знание должно открывать причину, восходить до причины, от которой зависит известное следствие; он говорил, что следствие познается лишь в той мере, в какой его причина – сама по себе и прежде всего – познана наилучшим образом. Причина не только предшествует следствию, поскольку является причиной, но она также предшествует и с точки зрения познания, она должна быть более известна, чем следствие.^[285] Спиноза поднимает на щит этот тезис: «действительно познать следствие есть не что иное, как приобрести более совершенное знание причины».^[286] Мы слышим: не «более совершенное», чем то, что мы имели сначала, но более совершенное, чем то, что мы имеем в самом следствии, и предшествующее тому, что мы имеем в следствии. Знание о следствии может быть названо ясным и отчетливым, но знание причины более совершенно, то есть адекватно; а ясное и отчетливое обосновываются, только если они вытекают из адекватного как такового.

Познавать с помощью причины – единственное средство познать сущность. Причина в качестве среднего термина, фундирующего соединение атрибута с субъектом, является принципом или основанием, из коего вытекают все свойства, принадлежащие вещи. Вот почему, следуя Аристотелю, поиск причины и поиск определения сливаются. Отсюда значимость научного силлогизма, чьи предпосылки дают нам причину или формальное определение феномена, а заключение – причину или материальное определение. Полное определение – это определение, объединяющее форму и материю в непрерывном высказывании так, что единство объекта больше не фрагментируется, но, напротив, утверждается в интуитивном понятии [concept]. Во всех этих пунктах Спиноза, похоже, остается последователем Аристотеля: он подчеркивает важность теории определения, устанавливает тождество поиска определения и поиска причин, утверждает конкретное единство полного определения, объединяющего формальную причину и материальную причину истинной идеи.

Декарт не отвергает претензий синтетического метода аристотелевского типа: доказательство, которое последний содержит, говорит Декарт, часто является «следствием причин».^[287] Декарт хочет сказать: синтетический метод всегда претендует на познание с помощью причины, но он никогда не преуспевает в этом. Основное возражение таково: Как могла бы быть познана сама причина? В геометрии, мы можем познавать благодаря причине, но потому, что материя является ясной и согласуется со смыслом. Декарт это допускает (отсюда его использование слова «часто»).^[288] Также и у Аристотеля: точка, линия, даже единство являются принципами или «родами-субъектами», неделимыми, постигаемыми через интуицию; их существование познается, в то время как их значение [signification] понимается.^[289] Но что происходит в других случаях, например, в метафизике, когда речь идет о реальных сущих? Как же могут быть найдены причина, принцип или средний термин? Хотя сам Аристотель, по-видимому, отсылает нас к индуктивному процессу, который почти не отличается от абстракции и обнаруживает свою точку отсчета в смутном восприятии следствия. В этом смысле, именно следствие более известно, более известно для нас – в противоположность «абсолютно самому известному». Когда Аристотель детально излагает способы достижения среднего термина или каузального определения, он начинает со смутной совокупности, дабы абстрагировать из нее «пропорциональное, или соразмерное» универсальное. Вот почему формальная причина всегда является специфической абстрактной характеристикой, которая обнаруживает свое происхождение в ощущаемой и смутной материи. С этой точки зрения, единство формальной причины и материальной причины остается у Аристотеля чистым идеалом на том же основании, что и единство интуитивного понятия [concept].