Спиноза и проблема выражения

Мы попытались показать, как выразительная имманентность Бытия прививалась к эманативной трансценденции Единого. Тем не менее, у Плотина и его последователей такая имманентная причина остается подчиненной эманативной причине. Верно, что бытие или ум «развертываются»; но развертывается только то, что уже множественно и что не является первым принципом. «Ум [l’intelligence] развертывается. Дело в том, что он желает обладать всеми сущими; но насколько лучшее было бы для него не желать этого, ибо так он становится вторым принципом».^[317] Имманентное бытие, имманентная мысль не могут сформировать абсолют, но предполагают первый принцип, эманативную причину и трансцендентную цель, из коих все вытекает и в которые все обращается [назад]. Несомненно, этот первый принцип – Единое превосходит бытие – виртуально содержит все вещи: он развертывается, но развертывается не сам по себе, в противоположность уму, в противоположность бытию.^[318] Он не подвергается воздействию [nest pas affecté] со стороны того, что его выражает. Потому надо переждать чрезвычайную эволюцию неоплатонизма в период Средних веков, Возрождения и Реформации, дабы увидеть, как имманентная причина обретает все большую и большую значимость, как Бытие соперничает с единым, выражение соперничает с эманацией и порой стремится вытеснить последнюю. Мы часто ищем то, что делает философию Возрождение современной философией; мы полностью следуем тезису Александра Койре, согласно которому специфическая категория выражения характеризует способ мышления этой философии.

И, однако, именно эта экспрессионистская тенденция не была доведена до конца полностью. Именно христианство благоприятствует – благодаря своей теории Слова и, главным образом, своим онтологическим требованиям – тому, что создается первый принцип Бытия. Но именно оно подавляет это принцип благодаря еще более мощному требованию сохранять трансценденцию божественного бытия. Так, мы видим, что философам всегда угрожают обвинением в имманентности и пантеизме, и философы, прежде всего, озабочены тем, чтобы ускользнуть от этого обвинения. Уже следует восхищаться философски тонкими комбинациями у Скота Эриугены, где оказываются примиренными права выразительной имманентности, эманативной трансценденции и образцового творения ex nihilo. Действительно, трансценденция Бога-творца спасена благодаря аналогической концепции Бытия, или, по крайней мере, благодаря эминентной концепции Бога, ограничивающей досягаемость Бытия-равного. Принцип равенства Бытия сам интерпретируется в аналогической манере; все ресурсы символизма направлены на защиту трансценденции. Следовательно, невыразимое удерживается в сердцевине самого выражения. Не то, чтобы мы возвращаемся назад к Плотину; не то, чтобы мы возвращаемся к позиции Единого, неописуемого и высшего в отношении Бытия. Ибо, именно один и тот же Бог, одно и то же бесконечное бытие утверждается и выражается в мире как имманентная причина и остается невыразимым и трансцендентным как объект некой негативной теологии, отрицающей в нем все то, что мы утверждали о его имманентности. Итак, даже при этих условиях, имманентность появляется как некая теория-предел, скорректированная перспективами эманации и творения. Довод для этого прост: выразительная имманентность может удовлетвориться в самой себе лишь постольку, поскольку она не сопровождается полной концепцией однозначности, полным утверждением однозначного Бытия.

Выразительная имманентность привилась на теме эманации, частично благоприятствующей ей и частично изгоняющей ее. Но она в не меньшей мере влияет [interfère], при аналогичных условиях, и на тему творения. Творение, в одном из своих аспектов, по-видимому, разделяет то же самое беспокойство, что и Эманация; речь идет о том, чтобы всегда находить принцип участия на стороне самого причастного. Мы помещаем Идеи в Бога: они сами обретают образцовую ценность, вместо того, чтобы отсылать к более низкой инстанции, коя принимала бы их за модели или вынудила бы опуститься до ощущаемого. Представляя бесконечное бытие Бога, они также представляют все то, что Бог хочет сделать и может сделать. Идеи в Боге являются образцовыми подобиями; вещи, сотворенные ex nihilo, являются имитативными подобиями. Участие – это имитация, но принцип имитации обнаруживается на стороне модели или имитируемого: идеи не различаются в отношении Бога, но различаются в отношении вещей, чье возможное участие в самом Боге они обосновывают. (Мальбранш будет определять Идеи в Боге как принципы выражения, представляющие Бога как способного к участию или способного к имитации.)