Спиритический салон графини Ельской

Она оставила веер, что сейчас так показательно выглядывал из его руки, на столе. В смятении графиня напрочь про него забыла. Но, похоже, князь считал иначе.

– Что вы хотели, ваше сиятельство? – без интереса спросил Влас Михайлович, протягивая ей аксессуар.

– Ничего. Это обычная случайность.

– Ну конечно. Как и поломка кареты. Ваши случайности шиты белыми нитками.

Боже правый, он решительно пытается довести её до точки кипения.

– Знаком ли вам греческий миф про сына речного бога Кефиса?

– Нарцисса?

Она довольно кивнула.

– Сдаётся мне, у вас схожие заботы, ваша светлость. Оба не можете оторваться от самих себя, что начинаете думать, будто всё в этом мире обязательно вертится вокруг вас.

– Вы пытаетесь меня оскорбить? – Выражение его лица было крайне насмешливо.

– Будет вам. – Мария раскрыла веер и чуть накренила голову влево. – Для этого я бы просто назвала вас себялюбцем с непомерной гордыней.

Влас разразился смехом, да таким, что всё тело прошиб озноб и поджались пальцы на ногах. Она почувствовала себя жутко неуютно из-за льдистых колючек его голоса да перебинтованных рук, к которым неустанно спускался её взгляд. Мария не виновата в его ранах. Графиня решила об этом, ещё когда только-только увидела князя с соколами. Разве она кричала о помощи? Нет, то лишь печальное стечение обстоятельств и благородство самого князя. Хотя о последнем можно было поспорить. Какова вероятность, что он помог ей лишь для того, чтобы упрекнуть в будущем?

«Полно», – одёрнула она себя. Ей надлежало уйти, чтобы в одиночестве усмирить чужие чувства, которые пушистым хвостом щекотали желудок и наслаивались на её собственные.

– Прошу прощения, сегодня я веду себя не лучшим образом, – торопливо попрощалась Мария и едва ли не убежала от князя.

* * *

Он поздно спохватился. Когда рука взметнулась с намерением притянуть женщину к себе, чтобы у Марии не осталось ни единой возможности опустить или отвести взгляда, Власа ждала лишь пустота, холодная и безмолвная. Тогда князь разозлился сильнее, но уже на самого себя. Не пристало ему действовать таким грубым образом. Он не должен кричать или как-либо воздействовать физически: дёргать на себя, прижимать. Но как же хотелось хорошенечко встряхнуть графиню, выбить всю дурь из головы и призвать к ответу.

Она полагала, что никто не видит и не понимает её манёвров. Упивалась своей хитростью, пока её собственный извозчик, залив в себя парочку капель самогона, плакался направо и налево о том, как горько ему было ломать карету. И уже не столь важно, почему и зачем Мария Фёдоровна это делала. Одно только, как графиня поступила, перечёркивало всё остальное.

Дерзкая. Наглая. Лживая.

– Непростой характер, да? – Ярослав оттолкнулся от стены, за которой подслушивал, и подошёл к нему. – Она бы понравилась маменьке.

– Вот и женись на ней тогда, – выплюнул князь, обходя брата стороной.

– Ну не злись, не злись.

Он нагнал его и похлопал по плечу.

– Идём в кабинет. Посидим у камина. Я уже отправил мальчика туда.

Кабинет Ярослава был обставлен со вкусом. На стенах голубого оттенка висели ружья, всюду раскинулись этажерки с безделушками и цветами. Слева, у ярко горящего камина, в котором шипели тлеющие угли, стояли кресла и круглый столик. Илья как раз расставлял фигурки на доске, когда они толкнули дверь и зашли.

Влас предпочёл наблюдать за игрой, сидя за рабочим столом у самого окна, задрапированного синим бархатом. Он отодвинул керосиновую лампу подальше, пряча лицо в темени, и вновь погрузился в навязчивые размышления, в которых прошлое смешалось с настоящим.

Илья Ельский напоминал князю сестру. Не внешне, хотя и такие схожести имелись. Илью и Настю объединяло что-то, чего нельзя увидеть, только почувствовать. Быть с ними – словно полулежать в кресле, окутав себя пледом, и наблюдать за игрой пламени. Казалось, Влас никогда больше этого не ощутит. С уходом Настёны, сколь много бы дров ни закладывали в камины, в их доме никто не мог согреться.

Отец пропадал в столице. Ярослав был полон решимости, пытаясь вовлечь всех в какую-нибудь ерунду, хотя и слепой бы понял, что в действительности ему совсем не легко и весело. Маменька требовала от них внуков и готова была приютить всех сирот страны, но ни первые, ни вторые не заменили бы ей дочь. И заместо того, чтобы поговорить об этом, они все отворачивались от горя, прикрываясь притворным подобием жизни. Влас осуждал их за это. Однако себя осуждал и ненавидел князь больше. Ведь он не просто не делал попыток склеить семейство, именно он его развалил.

– Может, всё же загадаешь другое желание? – спросил он с надеждой, хоть и знал, что Настёна откажет.

– Я мечтала об этом всю свою жизнь!

Слова сестры позабавили его.

– Не знал, что одиннадцать лет считаются целой жизнью.