Среди дыма и огня

Очнулся Миша один в степи. Вдали едва розовел закат. Его распухшее лицо страшно болело. Ещё болели рёбра – похоже, его били сапогами. Он с трудом поднялся и осмотрелся. Рядом лежала разбитая в щепки гитара. Верная подруга, мастеровой немецкой работы, многолетняя неразлучная спутница его странствий. Её больше не было. Дорожный чемодан тоже исчез. Но хуже того – с него сняли пиджак, в подкладке которого были зашиты деньги на заветный билет до Парижа. Миша сел и горько заплакал.

Уже в сумерках его подобрал тарантас, едущий из Бердянска обратно в Мариуполь. Разговорчивый и сердобольный ямщик угостил его глотком самогона и сообщил, что махновцы «подняли голову» и вновь «життя от них нету» и в «Крым уже не проехать». А у Миши в голове крутился лишь один вопрос: «Ну и где ты, моя цыганская чуйка? Где ты была, родная?»

Через неделю он, не без помощи добрых людей, вновь оказался в Ростове. Смиренный, но с гордо сияющим на лице «фонарём» он направился в «Большую Московскую». Выдержав добрые насмешки оркестрантов, он был принят, и уже вечером, припудривши лицо, играл на чужой гитаре, для до боли родной, своей публики. Похоже, весь зал уже знал его историю, и аплодировали ему в этот вечер по-особому, сочувственно. Ах, как же она была хороша, эта ростовская публика! Как же была хороша!

3.

В кафе на улице Преображенской, за маленьким столиком, сидели трое – Георгий, Ксения и Пётр, пили дрянной кофе и негромко разговаривали. Ксения, в сереньком платье сестры милосердия, больше молчала, а Георгий напротив, вещал, словно гласный государственной Думы. Петя изредка вставлял пару реплик. Разговор шёл больше семейный, между братом и сестрой.

– Ксения, ну как ты могла так поступить? Оставила мать одну!

– Я не оставила, я дождалась приезда папы. Вернее – уехала, когда он должен был приехать. Мы с ним не виделись.

– Но почему?

– Я не хотела с ним объясняться. В письме он настойчиво просил нас готовиться к переезду в Новороссийск. Я не хотела в Новороссийск…

– Не хотела! Ты не понимаешь! Папа заботился о вас, хотел увезти подальше от фронта, от возможных трудностей, лишений!

– Георгий, извини, каких лишений? – встрял Петя. – Разве в Ростове кто-то терпит лишения? Фронт отодвинут далеко, здесь, под Белгородом мы недавно в пух и прах разбили целую армию красных14, сейчас ведём успешное наступление! Наши передовые части уже берут Курск! На западе мы взяли Киев, Одессу!

– Петя, друг, боюсь развеять твои розовые мечты! Но увы, должен тебя огорчить. Казаки в массе своей, похоже, надломились, устали воевать. Их интересует лишь оборона Области Войска Донского. Оттого на Волге мы топчемся на месте, между тем Колчака оттеснили за Урал. Атаман наш не сильно популярен в войсках… Между тем жители центральных губерний не спешат нас поддерживать. Похоже, им больше мил кнут большевизма, чем наш пряник.

– Георгий, прошу, хватит! – Петя покраснел от досады на друга. – Мы тут побеждаем, и победим! Если уж в Ледяном походе…

– В Ледяном походе с нами, в нас был дух! Вспомни, как легко переносили мы лишения! Какая была дисциплина, спайка! А сейчас? Зашёл я в местную комендатуру, а там все офицеры пьяны в стельку. Ещё и мне предлагали!

– И ты отказался?

– Представь себе, да! Меня просто воротит от водки. В последнее время.

Ксения поправила воротничок, отпила кофе, вздохнула и спокойно, но решительно сказала брату:

– Гоша, я тут на своём месте. Встретила ещё нескольких сестёр из Николаевской больницы, и одну первопоходницу. Нам тут хорошо, и раненые с нами выздоравливают лучше и быстрее. А в Новороссийск пусть едет мама, если захочет.

– Они тебе писали?

– Нет.

– Ладно, скоро я буду в Ростове. Думал их повидать, а теперь и не знаю, что делать.

Петя, чьи чувства к Ксении вспыхнули было с новой силой, внимательно смотрел на её совершенное спокойствие, устоявшее под натиском брата, и любовался ею.

Вот только ровно тоже спокойствие Ксения излучала и в его отношении.

О её зачислении в полевой подвижный госпиталь при 1-й пехотной Дивизии Петя случайно узнал из штабных приказов. И тут же, сломя голову, кинулся искать. И выяснил, что она уже две недели была тут, под боком, на территории Богородице-Рождественского женского монастыря.15

Петя, набравшись «житейской мудрости» у старших офицеров и опытных бонвиванов, собрал все силы для решительной кавалерийской атаки, купил букет цветов… Но атака была отбита с большим для него уроном. Цветы Ксения поставила в вазу и отнесла в палату, приглашение в ресторан не приняла – «не время сейчас». Заявила, что любит всей душой всех доблестных марковцев, не исключая и его, Петра.

Петя тогда горько пошутил, что ради того, чтобы вновь завоевать её особую любовь, ему придётся вновь оказаться на госпитальной койке.

Между тем ему пришло письмо от Нади. Оно пахло духами (флёрдоранжем!), в письме Надя торопливым почерком писала о том, что дела у Петиной мамы и у неё идут отлично, пересказывала пару городских слухов, вставила стихи, наверное, господина Бунина, и конечно о любви. И в конце приписала: «Жду с победой, ваша Надежда».