Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

Да что я рассуждаю о неучтенных русских, если и с учтенными государство не церемонилось? Советская власть открыто пошла на вопиющее нарушение собственного же принципа, не допускавшего даже добровольной ассимиляции. Впрочем, удивляться нечему, ведь в данном случае происходила не ассимиляция русскими нерусских, а наоборот. Н. Скрипник, ярый украинизатор, возглавлявший украинский Наркомат просвещения, в 1930 году обнародовал, ничуть не стесняясь, такие цифры: 97,4 % украинских детей обучаются в украинских школах, и только 81,7 % русских детей – в русских школах. Как видим, пятая часть русских детей Украины подпадала под украинскую ассимиляцию совершенно официально. Это было прямым нарушением всесоюзного закона, запрещавшего школьное образование на неродном для ученика языке, и в то же время считалось нормой вещей. Что касается 1,3 млн украинцев, указавших родным языком русский, то здесь Скрипник придумал лазейку: дескать, эти люди говорят не на русском языке, а на украинском с русскими примесями, а потому их детей надо отдавать в украинские школы. Добавим: в 1932–1933 годах в Днепропетровске на русском обучалось уже только 69 % русских детей, а на Донбассе – 74,8 % русских детей и всего лишь 62,7 % детей с родным русским языком.

Процент украиноязычных вузов в республике вырос с 32,9 в 1927 году до 58,1 в 1929-м (процент техникумов – с 46,5 до 59,6). Технические вузы шли на украинизацию особенно неохотно, а после 1929 года, когда они были переведены из украинского подчинения в общесоюзное, им удалось частично отмотать назад этот мучительный процесс. Однако гуманитарные вузы (процент обществоведческих украиноязычных институтов вырос с 16 до 62,5, а педагогических – с 56,8 до 70,1) остались республиканскими, что и предопределило украинствующий характер местной гуманитарной интеллигенции, а соответственно и медийной среды, которую она формирует.

Что касается государственных структур, то «к июню 1926 г. на украинском языке велось уже 65 % административной деятельности… Однако дальнейший прогресс [украинизации] оказался крайне трудным, а в 1932 г. начала происходить частичная деукраинизация – в основном из-за того противодействия украинизации, которое было оказано центральными общесоюзными организациями [точнее, их украинскими филиалами]. А это в высшей степени успешное противодействие, в свою очередь, помогало местным украинским администрациям (особенно в восточных промышленных районах) тормозить украинизацию»[126].

Уже к июню 1926-го «в основных организациях украинцы составляли большинство. Партия удовлетворилась незначительным украинским большинством (50–60 %) и не требовала, чтобы представительство украинцев было в точности пропорционально их доле в совокупной численности населения (80,02 %)»[127]. «Некоторые люди [теперь] называют себя украинцами, поскольку статус представителя господствующей национальности является во всех отношениях выгодным»[128], – с наслаждением говорил Затонский. Доля украинцев в ВУЦИК (Всеукраинском центральном исполнительном комитете) превышала их процент в населении и составляла 90 %. Кроме того, украинцы преобладали в руководстве профсоюзов, хотя рабочие в большинстве были русскими[129].

Рабочим, кстати, повезло. В смысле – повезло по сравнению с остальными жителями Украины. В 1925-м Сталин лично освободил пролетариат от насильственной украинизации – рабочих не заставляли посещать курсы. Генсек знал о массовом недовольстве русских на Украине и, принимая во внимание горячий нрав пролетариата, таким образом обезопасил республику от русско-украинских конфликтов с рукоприкладством на межнациональной почве. Это сработало: подобные столкновения случались редко, особенно на фоне межнациональных стычек в восточных республиках. Заводским языком оставался русский, и прибывающие на заводы крестьяне-украинцы быстро усваивали его – в естественных условиях украинский язык уступает русскому. Однако «ощущение принадлежности к украинскому народу все-таки постепенно создавалось… И украинские крестьяне, и русские рабочие становились русифицированными украинскими рабочими [русские рабочие – украинскими рабочими!]… Даже на Донбассе небольшая часть рабочих приняла украинскую идентичность… Выработка городской украинской идентичности как для этнических русских, так и для украинцев должна была включать, с одной стороны, знание украинского языка, самоотождествление с украинской культурой и Украинской ССР, а с другой стороны, повседневное использование русского языка…»[130]

Эта противоречиво-шизофреническая идентичность («Говорю и думаю по-русски, но я нерусский!») оказалась тем не менее устойчивой. Результат – современная Украина как она есть. Анатолий Вассерман сказал мне: «Нынешняя Украина – это и материально, и ментально творение в первую очередь коммунистов. Именно поэтому национально-сознательному украинцу положено их ненавидеть. Как известно, злой человек ненавидит всякого, кто творил ему добро»[131].

* * *