Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

В то же время коренизация лишилась подчеркнуто русофобского и, как следствие, центробежного посыла. Позиции русского языка укреплялись по всей стране. «С октября по декабрь 1937 г. Политбюро, Оргбюро и пленум ЦК… сделали русский язык обязательным предметом во всех школах, ликвидировали национальные районы и сельсоветы, все нерусские школы в русских регионах РСФСР и увеличили численность русских газет на Украине [c 1936 по 1938 год она выросла с 12,5 до 29,4 %[251]]. При этом прежняя политика не признавалась ошибкой, которую следует исправить. Вина за упущения возлагалась скорее на буржуазных националистов, которые плели злокозненные интриги…»[252]

С ликвидацией нацменовских районов, Советов и школ в «русских регионах» РСФСР (точнее сказать, в ничейных, не национальных регионах) меньшинства «вынуждены были приспосабливаться к русскому окружению. И русские в своей… республике снова почувствовали себя как дома». Разумеется, в той мере, в какой могли почувствовать себя как дома дореволюционные русские почвенники (вспомним «Русь советскую» Есенина: «В своей стране я словно иностранец»). «Русификация РСФСР могла снять проблему недовольства русских в РСФСР, но не создала институциональную форму для русского национального самовыражения на территории СССР. И тогда было найдено компромиссное решение: создавалось чисто русское пространство в областях и краях РСФСР, где каждый русский мог чувствовать себя с национальной точки зрения как дома, но это не была чреватая опасностями русская республика. РСФСР так и не стала официальной представительницей русских национальных интересов»[253].

Но с чем Сталин покончил, так это с «принципом главной опасности». В 1934-м «великорусский шовинизм» навсегда перестал считаться таковой. На XVII съезде ВКП(б) генсек заявил: «Спорят о том, какой уклон представляет главную опасность, уклон к великорусскому национализму или уклон к местному национализму? При современных условиях это – формальный и поэтому пустой спор. Глупо было бы давать пригодный для всех времен и условий готовый рецепт о главной и неглавной опасности. Таких рецептов нет вообще в природе. Главную опасность представляет тот уклон, против которого перестали бороться и которому дали, таким образом, разрастись до государственной опасности [то есть местный национализм]»[254]. Это новшество Сталина «расчистило путь к реабилитации русской национальной культуры. С этих пор ни русские [формально, идеологически, как нация в целом], ни русская культура уже не отвечали за грехи царизма»[255]. Произошла, как выражается Т. Мартин, реабилитация русских.

15 января 1935 года «Литературная газета» написала: «Русский народ в своем историческом развитии создал замечательную культуру Ломоносова и Пушкина, Белинского и Чернышевского, Добролюбова и Некрасова, Толстого и Горького». Таким образом, у русской культуры в СССР появился «свой официальный пантеон»[256]. Нетрудно заметить, что «пантеон» урезан. Я не спрашиваю, где Лермонтов, Грибоедов, Тургенев, Гончаров, – понятно, что газета не могла перечислить всех классиков, благо их у нас много. Но где Достоевский? Прошу прощения, слона-то и не заметили. Значение Достоевского для русской – и мировой – культуры огромно вне вкусовых оценок. Уж точно превосходит оно значение упомянутых критиков – Белинского и Добролюбова. Федор Михайлович – один из главных (если не главный) выразителей русской души, русского экзистенциализма, русского правдоискательства, внутренней вселенной русского человека. И отсутствие его имени в «пантеоне» конечно же нарочито. Еще бы! Его приверженность православию, почвенничество, отвращение к коммунистическим идеям, к революционерам-«бесам», к инквизиторству, его неприрученный, свободный национализм («хозяин земли русской есть один лишь русский (великорус, малорус, белорус)»[257] – все вместе это никак не умещалось в советскую идеологическую клетку. Портал «Мифы истории СССР» со ссылкой на каталог Российской национальной библиотеки сообщает, что собрание сочинений Федора Михайловича вышло при Сталине один-единственный раз – в 1926–1930 годах (13 томов, 10 тысяч экземпляров)[258]. Разумеется, русская культура пострадала от большевистских ножниц не только в части Достоевского, однако я специально акцентирую внимание на нем (и прежде всего не из-за литературных вкусов). Сталину нужна была русскость, но только укротимая, подневольная, прикладная. Кстати, негатив к Достоевскому – своего рода маркер, характеризующий личность. Приватизатор Чубайс признался: «Я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку»[259].