Стальные посевы. Потерянный двор

– Это слишком обширный вопрос. Мне как его засчитывать? – Она попыталась шутливо торговаться, но увидев, как серьезно рассматривает ее Илия, как тянется пальцами, чтобы зачем‑то перебросить локон с плеча на спину, прекратила веселиться. – Это грустная история. – Он молчал. Она хотела выговориться. – Все началось, когда мама сказала, что мы едем в Дроттфорд на соревнования. Но мы просто надеялись там все уладить. Отец полагал, кесарь сделает исключение для его детей. Но тогда решал уже не кесарь. Нас чуть всех не убили, дом подожгли, начали ломиться, солдаты не могли сдержать тот поток людей. – У нее задрожала нижняя губа. – Я потом еще думала, как так? Мы столько сделали для них, вся моя семья… Я привозила им награды с детства. Уже после того как вышла на балкон, прокричала, что сама пойду на «Бриду». Но мне было так обидно! Так обидно, что они за мной пришли!

Илия придвинулся к Боне, и их тела соприкоснулись: его плечо и ее лопатка, его ладонь и ее бедро, его ступня и ее лодыжка. Кожа Илии была теплее, чем у Боны, всегда, когда она никуда не бежала, и они чувствовали друг друга явственно – когда один трогал другого. Бона держалась, чтобы не плакать, потому что ей требовалось отдать кому‑то грузный камень, который ей повесили на шею, как балласт, чтобы утопить в проливе Бланша.

– Мы не смотрели зарубежные новости, – продолжила она. – А в Кнуде никто не называл это гекатомбой. Самое ужасное, что никто не повел меня на борт тотчас же. Или в какое‑то изолированное место, где всем нам пришлось бы дожидаться смерти. У нас оставались две недели, и самых стойких постоянно звали выступать на радио и телевидении. Говорить, что мы горды принести себя в жертву. Нельзя было плакать. Я очень боялась за сестер, за родителей боялась, поэтому держалась лучше других, вот меня и таскали.

Она подавалась навстречу Илии, который гладил ее. В конце концов Бона не выдержала и разрыдалась, уткнувшись носом в шею Илии. Жалея ее, он обещал:

– Тебе больше никогда не придется собой жертвовать, даю слово. Больше никаких жертв.

Бона содрогалась от плача. Илия качал ее в объятиях. Она стихала, как унимается шторм на море. Волны ее рыданий становились все меньше, все тише. Илия больше ничего не говорил, только сидел возле нее, растирая соленую влагу, пролитую из лазурных глаз, и слушал, как она успокаивается. Когда наступил штиль, Бона сама собой заговорила – без новых вопросов и разменянных на них поцелуев.

– У меня есть история из этих двух недель. – Она шмыгнула носом, не отнимая лица от его шеи. – Обещай не использовать ее никак.

Илию озадачила ее просьба. Но он точно не намеревался никак вредить Боне, потому прошептал:

– Конечно, обещаю.

– Я провела достаточно выступлений с кесарем Рольфом. Он постоянно повторял, что я – гордость нации, пример для всех, что моя образцовая жертвенность вдохновляет армию на победу, что он сам не позволит моей смерти стать напрасной. – Ее признание тонуло в его ключице. – Свойственно ему, много и красиво болтал об истинных кнудцах. А потом он начал ко мне иначе относиться: странно трогал, постоянно руки целовал, лез целовать в щеку. – Рука Илии на ее плече напряглась и притянула Бону ближе. – А однажды, оставшись вдвоем со мной, начал признаваться в любви. Говорил, как восхищен, хватал за руки, да и за ноги, упал на колени. Ужасно мерзко себя вел, я думала самое плохое. Сказал, что, если я его выберу, он сможет найти способ уладить все с «Бридой», что мне не придется туда идти. – Бона снова тряслась, но уже не от слез, а от ярости оскорбленной девушки, которая теперь может вслух обвинить в оскорблении. – Я даже на миг задумалась. Выбирала между двумя жертвами. Но он был мне так противен, а тогда стал противнее во сто крат. Я сказала «нет», и он послушал. Отступил. Даже стал хвалить мой патриотизм, поклонился в конце и выскочил из холла. Это все было у меня дома. – Бона отстранилась, отъехав на простыни так, чтобы сидеть теперь напротив Илии, переплетаясь ногами и руками. – А потом, уже после нашей первой встречи с тобой, я вернулась домой. Поговорила с мамой и сестрами. Когда «Бриду» затопили, кесарь носился с моим образом, а потом… Не получив меня, взял Гильду. Она – слабее. Никогда не могла отказывать. И всегда была… более девочкой. – Бона выплюнула два слова, изобразив кокетку с зазывных плакатов, с вздернутым подбородком и покатым плечом, повернутым к камере. – Возможно, ей нравилось, что она «фактически первая леди». Только понять не могу, как отец допустил. Вот этого ему не прощу, пусть уже и мертвому. Он‑то знал, к какому человеку отпускает Гильду. Мама его тоже не может простить.

Их пальцы рук сцепились, совместив ладони, но все еще пытались гладить все, до чего дотянутся, – костяшки, синеватые вены на тыльной стороне. Илия произнес:

– Мне очень жаль.