Старые страницы

Но духъ этого плетенія – всюду, гд живетъ и дйствуетъ аглицкій милордъ; это – неизмнный, неразрывный его спутникъ, въ род Петрушкина запаха. Призраки барщины, дворни, двичьей идутъ по пятамъ его и распространяютъ свою поганую тнь на все, что его окружаетъ, проникая даже въ самыя святыя дла и порядочныя области жизни, если он ненарокомъ очутятся въ лапахъ аглицкаго милорда. Земство – по самому существу своему – живое отрицаніе крпостничества и сословности, но къ нему, какъ къ сосцамъ здоровой, обильной молокомъ и неразборчиво щедрой кормилицы, присасывается множество аглицкихъ милордовъ. И можемъ ли мы, положа руку на сердце, отрицать, что – въ то время, какъ одни земства, въ рукахъ, чуждой милордскихъ притязаній, всесословной массы излюбленныхъ людей, быстро прогрессировали, просвщая и обогащая районъ своихъ дйствій, – бывали и бываютъ y насъ на Руси и такія злополучно-захудалыя земства, гд воля ставшихъ y власти аглицкихъ милордовъ творитъ, чего ихъ нога хочетъ, обращая земскія учрежденія въ замкнутые, вчно кейфующіе султанаты, полные антипатичнйшаго самодурства, противнйшаго кумовства, угодничества, лести, мздоимства – словомъ, всхъ пороковъ дореформенной Россіи, когда она, по вщему упреку Хомякова, была «черна неправдой черной и игомъ рабства клеймена». Конечно, все – въ міру, все – въ уменьшеніи по масштабу, приспособленному во вкус новаго вка, все въ размн съ рублей на гривенники. Но рчь идетъ не о масштаб и размрахъ, a o принципіальномъ отношеніи къ земскому длу тхъ злоупотребителей его, чью дятельность русское остроуміе давнымъ-давно опредлило мткимъ ходячимъ терминомъ «присосдиться къ общественному пирогу». Диво ли, что, воскресивъ въ подобномъ закрпощенномъ земскомъ султанат вс свои исконныя замашки, аглицкій милордъ-земецъ воскрешаетъ мало-по-малу, въ числ ихъ, и родовой инстинктъ гоньбы за Машками, и, обращая взоры свои на служащихъ подъ началомъ или вліяніемъ его интеллигентныхъ или полуинтеллигентныхъ женщинъ – учительницъ, сестеръ милосердія, фельдшерицъ, акушерокъ, телеграфистокъ, счетчицъ, конторщицъ e tutte quante, – блудливымъ окомъ выискиваетъ между нихъ лакомый кусочекъ поаппетитне и подоступне. Вся эта рабочая женская толпа закрпощена къ мстамъ своимъ бдностью и конкурренціей огромнаго трудового предложенія на малый трудовой спросъ почти что не слабе, чмъ старинныя Машки барскихъ двичьихъ были закрплены за господами своими природнымъ рабствомъ. Это – безотвтныя и сознающія себя безотвтными. Выгонятъ – что станешь длать? Куда пойдешь? Хоть издыхай, какъ собака, на улиц! «Выгонятъ», – это вчный грозный призракъ, съ насмшкою стоящій за плечами каждой русской трудящейся женщины; выгонятъ и немедленно замяятъ другою – изъ безчисленной толпы голодныхъ кандидатокъ, теперь завистливо взирающихъ на нее со стороны жадными глазами. Еще бы! счастливица! служитъ! 30 рублей въ мсяцъ получаетъ… за 14 часовъ работы въ сутки! Господи! да когда же намъ-то, намъ-то выпадетъ подобная благодать? Послушайте, господинъ хозяинъ! Увольте ее, мы будемъ работать и лучше, и прилежне, и дешевле! я на 25 пойду! я на 20! я на 15! A я – хоть за квартиру… Только возьмите! примите! не оставьте!.. И, подъ суровымъ сознаніемъ этого горемычно-безпощаднаго соперничества, «счастливица», что называется, зубами держится за свое «счастье… на мосту съ чашкой!» какъ уныло остритъ язвительное народное присловіе. Она трепещетъ передъ человкомъ, властнымъ удержать ее на служб или выгнать вонъ съ волчьимъ паспортомъ, прибавить или убавить ей жалованья, лишить ее награды или выхлопотать награду въ двойномъ размр. И, если властнымъ человкомъ является аглицкій милордъ, то изъ трепета женскаго, рабьяго трепета за свое существованіе, онъ – какую веревку хочетъ, такую и совьетъ.